Два звонка до войны
Шрифт:
Именно так обозначали многие немцы фюрера в самом начале его восхождения, непосредственное участие в котором принимал и сам Молчун.
Своих соратников он вполне естественно не любил, и даже отчасти ненавидел, глядя, как они без зазрения совести запросто расстреливают или сжигают людей, не поддающихся их власти и не желающих признавать новую гитлеровскую действительность.
Он наблюдал за обычными грабежами достаточно богатых немецких граждан и вслед за этим производившимися убийствами целых семей. Однажды и ему самому пришлось выстрелить в какого-то ребенка, который по-настоящему
Это обстоятельство незамедлительно легло в виде доклада в его собственное досье, подготовленное самим гестапо, и по факту своей принадлежности он несоизмеримо точно подходил именно к тем, кто и обозначал себя национал-социалистами или попросту был членом НСДАП.
Чуть позже их всех назовут фашистами и приложат ко всему так называемое умозрительное заключение, связанное напрямую с применением в отношении других людей силы и проявлением особого характера жестокости.
И всей целесообразностью совершаемых им поступков было естественно одно – занять наиболее близкое положение к лидеру и пользоваться самым неограниченным с его стороны доверием.
По-настоящему, это была удача. Удача советской разведки, которую те же немцы не принимали всерьез, думая, что вместе с развалом царской России, исчезли и все те, кто представлял реальную угрозу их безопасности.
Потому, из своих лично его никто никуда не задействовал, а по мере возвышения самого фюрера, он и вовсе оказался не у дел, практически исполняя только одно – свое собственное присутствие и молчание в кругу окружения фюрера.
Но одного этого было достаточно Сталину и его верным соратникам, которые, несмотря ни на что, все же оставались при нем, для того, чтобы в любой момент можно было найти подтверждения тому, о чем они сами постоянно размышляли.
Оставить до особого распоряжения.
Так распорядился сам Сталин, и на том самом дело его было закрыто или переведено в разряд так называемых молчунов.
Такое случается в разведке и порой действительно важно только находиться там, где такое присутствие практически вообще исключено даже в случае применения самых сложных разработанных кем-то операций.
Молчун, или Евгений Викторович Сладовский, немного устало тряхнул головой, словно отбрасывая в сторону все свои мысли и посмотрел на часы.
– Сейчас будет граница, – произнес тихо он и начал потихоньку доставать и кармана свой паспорт, а с ним приложенные к нему другие документы.
Люся ничего не ответила, но также потянулась к своему пальто, доставая и какого-то его кармана уже свой, удостоверяющий личность документ, который непременно потребуется при проверке.
Так они и сидели, пока в купе не нагрянули польские пограничники, о чем-то между собой все время переговариваясь, и практически не обращая внимания на пассажиров, которые предоставили им свои паспорта.
Совсем скоро они ушли, заглянув перед этим, правда, на всякий случай под полки и немного покопавшись в саквояже девушки.
– Фу-у, – облегченно вздохнула Люся и даже немного расслабилась, откидываясь всем телом назад, – а что они там искали?
– Возможно, бомбу, – пожал плечами Молчун и принялся укладывать
– Всегда готова! – то ли в шутку, то ли всерьез бросила ему в ответ Люся и приложила согнутую в локте руку ко лбу, как то обычно делают пионеры.
– Вы эти штучки бросьте, – очень серьезно напомнил ей Молчун, – там шуток не понимают. Могут просто высадить и пойдете пешком обратно. А могут и вовсе арестовать.
– А что, они разве граждан СССР могут арестовывать? – спросила, волнуясь, девушка и даже подалась немного вперед.
– Не знаю точно, не приходилось лично наблюдать, но случаи такие все же были. Я как-то слышал от самих немцев. Да, вы, поймите сами, кто и где кого-то будет искать. В лучшем случае напишут какую-нибудь ноту протеста в связи с пропажей человека или того же советского гражданина. А у них всегда найдется отписка. Скажут, или не приезжал вовсе, или из поезда выпал, как это часто случается, когда сильно с алкоголем переберут. Вот и оправдание. Потому, нужно быть осторожным и не подавать повода для своего задержания.
Люся прикусила на всякий случай губу и снова отодвинулась назад, как будто уже ее саму кто-то собрался забирать.
Заметив это, Молчун сказал:
– Бояться так тоже не надо, а то еще подумают, черт знает что. Я ведь говорю, что у этих немцев своеобразное мышление. Оно немного отличается от нашего. Не знаю, как там оно отражается на языке и его диалектах, но на людях вполне очевидно. В общем, всегда думайте, о чем говорите и просто так, невпопад фразы не бросайте. Немцы этого не любят. Они привыкли к сдержанности и культуре общения. Никто не навязывается к вам, и вы должны поступать, соответственно, так же.
– А как же спросить что? Тоже нельзя? – немного огорчилась Люся, широко раскрывая свои глаза, ярко выражающиеся своей синевой и словно желающие поглотить все то, что попало в их поле зрения.
– Спросить, это другое дело. Я ведь сказал, что немцы – вежливые люди и в заданном вопросе вам не откажут. Правда, перед самим вопросом необходимо обязательно извиниться. Так принято.
– Странно все это, – подвела итог всему Люся и вновь закуталась в одеяло, как будто ей на самом деле было холодно.
– Да нет, не странно, в общем-то. Просто другие люди и несколько иные принципы жизни. Мы к своим привыкли, а они, естественно, к своим. Вот так и живем пока, а что будет дальше неизвестно.
– Будет коммунизм, – уверенно и с особой гордостью сообщила девушка. – Немецкие товарищи тоже скоро подтянутся и совершат настоящую революцию, чтобы рабочий класс взял власть в свои руки.
– Господи, – взмолился на этот раз Молчун, – да, потише вы выступайте и не горячитесь. А то нас вернут обратно. Вы думаете, в вагоне нет шпионов? Ошибаетесь. Их полно. И даже стены способны прослушивать. Так что, давайте без ваших лозунгов и лучше вообще отказаться от каких-либо политических терминов. Вы на конференцию едете? Вот и будьте любезны по своему предмету отвечать. А то так, действительно, не доедете, и люди останутся без вашего доклада.