Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
Она засмеялась, но мне показалось, что в её глазах вспыхнул огонёк непритворной ревности.
— Линда, — я улыбнулся ей со всей искренностью, — твой Ричард в полной безопасности. Даже если бы меня вдруг заинтересовали мужчины, ты же знаешь, я никогда не сделал бы тебе больно. Разве что ты начнёшь встречаться с какой-нибудь совершенно ослепительной брюнеткой, от которой я потеряю голову.
— Подумаю над этим, только чтобы увидеть тебя влюблённым, — пообещала она и добавила задумчиво: — Наши отношения с Ричем… знаешь, иногда меня пугают.
Я напрягся и спросил осторожно:
— Что-то не так?
Я почти желал, чтобы она тоже
— Наоборот, — она медленно накрутила на палец рыжий локон, — всё слишком хорошо. Мне не бывает с ним скучно. И он заботится обо мне. Фред, я встречалась с разными мужчинами, в том числе и старше, но никто не был ко мне так внимателен как Рич. Я решила… — она перевела взгляд немного мне за плечо, — после Рождества предложу ему жить вместе. И может, тогда он мне уже наконец-то надоест, — и она снова рассмеялась.
Снежный декабрь, как мне казалось, был создан для того, чтобы очистить мой разум и исцелить душу. Тогда я завёл привычку помногу гулять, промачивая раз за разом ноги в тонких замшевых туфлях. В один из вечеров я возвращался с такой прогулки, мокрый, замёрзший, но, как мне казалось в тот момент, оздоровлённый.
Человеческую фигуру на ступенях своего дома я увидел, только когда подошёл совсем близко. Сначала я подумал, что это какой-нибудь нищий перед праздником потерял страх и забрёл в наш квартал, и даже опустил руку в карман в поисках мелочи. Закончить этот день небольшим пожертвованием виделось мне хорошей идеей. Но потом я приблизился ещё на несколько шагов и в свете фонаря увидел, что это не нищий, а Ричард.
Он был совсем легко одет: поверх футболки и джинсов — только тонкая кожаная куртка. Голова его безвольно опускалась на грудь. Кожа была бледной.
— Ричард… — позвал я его осторожно. Он не ответил, и тогда я опустился рядом с ним и коснулся его лба. Он горел. — Ричард, ты меня слышишь?
Очень медленно, будто преодолевая огромное сопротивление, Ричард поднял голову, посмотрел на меня мутным, пустым взглядом, растянул белые губы в улыбке и пробормотал:
— Скучали, доктор?
— Пойдёмте в дом… — предложил я, но не решился взять его за руку. Он продолжал смотреть на меня, беззвучно шевеля губами. Наконец, выговорил с сильным ирландским акцентом, которого я ещё никогда у него не слышал: — Рыжему мальчику перерезали горло… Выпили кровь, — моргнув, он будто бы слегка пришёл в себя и велел: — Помогите встать!
Я завёл его в дом, почти неся на себе. Уложил на диван в гостиной и отступил. Он не был пьян. Я подумал тогда (и мне стыдно за эту мысль до сих пор), что причиной всему наркотики. Страшно разозлился. Говорил какие-то глупости, что он погубит себя, что он глупый безответственный мальчишка. Спрашивал, что он принял.
Ричард если и слышал меня (а он слышал и потом не раз припоминал всё, что я ему наговорил), то никак этого не показывал. Просто лежал и смотрел в потолок, продолжая бормотать что-то про себя.
— Рыжий мальчик годится на джем [33] , — сообщил он всё с тем же акцентом: — Я вас вижу, док. Что, похож я на ваших любимых мертвецов? Нет… Я много говорю. Но вы представьте, что я молчу. У вас получится.
Я снял с него куртку и ботинки и укрыл пледом. Сходил за медицинским чемоданчиком. Снял основные показатели: высокая температура и низкое давление.
Со временем я предпринял множество попыток облегчить
33
Ричард цитирует английские национальные считалочки и вспоминает в бреду детскую загадку: «Купили на базаре рыжего мальчика, перерезали ему горло, выпили кровь, а из кожи сварили джем». Конечно, речь про апельсин.
— Почему именно он?
Ричард смерил меня задумчивым взглядом и уточнил лениво:
— А что, предлагаешь себя, Фредди?
Я отвёл глаза и ничего не ответил, но подумал, что конечно же нет. Позднее этот вопрос слышался мне во сне или подкрадывался в минуты усталости, и я то хвалил себя за уместное молчание, то проклинал за трусость. Возможно, ответь я ему тогда, я узнал бы что-то новое. Стал бы ему ближе — но вместо этого оставался только наблюдателем, жил и продолжаю жить до сих пор со смутным сожалением об упущенном.
Зато мне довелось наблюдать многое.
В какой-то год он завёл восхитительную привычку приходить ко мне, садиться на подоконник в гостиной и думать вслух. Порой он упоминал страшные вещи: теракты, взрывы, ограбления на много миллионов, рассказывал о красоте убийства, а иногда тратил два или три часа, обсуждая сам с собой перевозку сельскохозяйственной техники из Египта в Британию. Мне при этом говорить не дозволялось, но я и не стремился. После нескольких месяцев таких ежедневных визитов он пропал на время, а когда появился снова, то более уже рядом со мной ни о чём не размышлял, и только по новостям в газетах и по телевизору я мог угадывать, к какому громкому преступлению он приложил руку.
В реальности, которая почти померкла под гнётом воспоминаний, я услышал за стеной слабый стон. Кинулся к двери, но не открыл её, остановился и прислушался.
— Я здесь, — послышался спокойный голос Себастиана, — Это я, Себастиан.
— Басти… — слабо и хрипло ответил ему Джим, — хорошо. Нет.
— Что нет?
— Не надо доктора. Ты знаешь…
Я прижался лбом к двери, прикрыл глаза.
— Сказку? — спросил Себастиан с какой-то доброй насмешкой.
— Про Гру…
— Я расскажу, Джим. Расскажу вам сказку про Груффало. Только лежите спокойно, ладно? Вам надо отдыхать. Тш-ш. «Гулял мышонок по лесу…».
Я отошёл от двери и почти без сил упал в кресло. Конечно, меня позовут, когда речь зайдёт о медицинской помощи, но никогда в жизни Ричард не просил меня рассказать ему сказку. Я сглотнул, чувствуя солёность на языке.
То, что я испытывал, можно было бы назвать ревностью, но это слово слишком примитивно и затаскано — так же, как и любовь, — а потому мне не понравилось. Я предпочитал оставить его без названия, ощущая однако каждой клеткой тела, растворяясь в нём как в кислоте.