Двадцать четыре секунды до последнего выстрела
Шрифт:
Его разрывало изнутри от страха за Сьюзен. Она не могла жить с ним всё время. Господи, да это была бы худшая идея в мире. Ей нужно внимание, время, помощь психологов и комфортные условия. Не говоря уже о том, что его работа противоречила самой идее воспитания ребёнка. Но Сьюзен нуждалась в заботе и поддержке. Кто возьмёт на себя её воспитание? Как ему это всё устроить, чтобы, находясь в комфорте и безопасности, она, в то же время, не чувствовала себя так, словно вместе с матерью потеряла и отца? И как, Господи, ему помочь ей пережить это огромное для неё, такой маленькой, горе?
— Пап… — Сьюзен
— Я… точно не знаю, — вот что ей точно не стоит рассказывать, так это как выглядят жертвы авиакатастроф и как их собирают по кускам, чтобы опознать, и как хранят в одинаковых гробах в морге, чтобы проще опознавать было, — но мы обязательно положим её тело под землю. А вот душа… Бабушка точно объяснит тебе, когда мы увидимся. Она знает лучше.
— Зачем под землю?
Надо было об этом говорить, да? Кретин.
— Так… принято. Когда человек умирает, его хоронят в земле. Это правильно. Но… — он скрипнул зубами, мысленно заставляя себя собирать совершенно разрозненные и никогда не цеплявшие его представления во внятные слова, — ты знаешь…
Себ не умел вести такие разговоры. Он смутно помнил, что говорили ему самому, когда умер дедушка. Кажется, что он ушёл на небо и смотрит за ним оттуда. Себа это даже пугало, потому что одно дело — дедушка, который живёт у себя дома в Шотландии и разводит пчёл, и совсем другое — тот же дедушка, следящий за ним неустанно, да ещё и с неба, откуда наверняка всё должно быть хорошо видно. Нет, этого он Сьюзен точно не скажет.
— Знаешь, — с трудом подобрал он слова, — даже если человек умер, это не значит, что он нас совсем оставил. Мы её помним. И каждый раз, когда мы будем вспоминать её, она как бы будет с нами.
Сьюзен смотрела на него пустыми глазами, в которых опять заблестели слёзы. Она бы и дальше рыдала, но у неё закончились силы. Она мелко часто сглатывала, шмыгала носом и совсем не моргала.
Дальше была изматывающая рутина, изничтожающая трагедию на корню. Мама, папа и миссис Кейл приехали в Лондон, остановились в доме Эмили, который уже не был её домом, Сьюзен осталась на их попечении, а Себ отправился в Черногорию, на территории которой упал самолёт — на опознание. Ни о каких девяти днях, разумеется, не шло речи — Себ понимал, что будет удачей, если они похоронят Эмили в течение месяца, учитывая время на выдачу и перевозку тела.
Главное, он нашёл её.
И в тот момент, когда он собирался возвращаться обратно в Англию, позвонил Джим.
Он молчал всё это время, словно бы исчез, а тут позвонил.
— Трудная неделя, детка, да? — сказал он прохладно таким тоном, что не было сомнений: он обо всём знает.
— Сэр, — ответил Себ, — я буду в Лондоне через три часа и готов сделать всё, что нужно.
Джим тихо засмеялся.
— Мне ничего не нужно. Но у меня есть подарок, Себастиа-ан. Приезжай ко мне и забери его.
И хотя меньше всего на свете Себ хотел сейчас получать подарки от Джима Фоули, он не стал спорить и, выйдя из Хитроу, взял кэб до Клармонт-клоуз, тринадцать.
Подъезд
Себ вошёл внутрь квартиры и понял, что хочет броситься прочь, только чтобы не слышать этого музыкального ада, но сдержался. Фоули, развалившись на диване, слушал две песни одновременно из двух невидимых, но очень мощных стереосистем. Выдохнув и немного адаптировавшись, Себ сумел разделить два трека. С одной стороны орали «Мьюз» — он не мог не узнать их, Эмили обожала эту группу. С другой — играл совершенно незнакомый ему джаз, и в какой-то момент вокальное: «Детка, ты проиграешь» даже очень точно совпало с проигрышем на саксофоне, но потом мгновения синхронности закончились, и у Себа снова заболели уши вместе с затылком.
На лице Фоули при этом читалось чистое и незамутнённое наслаждение — настолько явное и мощное, что Себ едва ли мог поверить, что оно вызвано только музыкой.
Джим шевельнул рукой, убавляя громкость обоих песен.
«Сообразительная детка распинает моих врагов», — отчетливо пропели «Мьюз», саксофон всхлипнул, и Джим вырубил музыку окончательно.
Себ сглотнул и потёр затылок, в котором до сих пор отдавалась эта дикая смесь.
— О, да, — сказал сам себе Джим, потом выпрямился и медленно, с явным трудом разлепил веки. Но взгляд его не был томным или сонным, наоборот, он горел совершенно безумно. — Подойди сюда, Себастиан.
Себ приблизился и, повинуясь указаниям, сел на край дивана.
— Сэр…
— Человеческие слабости… — проговорил Джим медленно, — как они меня иногда раздражают. Но у меня есть кое-что для тебя… Думаю, ты оценишь, детка. Не так-то просто это было раздобыть. Я старался.
— Сэр…
— Я старался! — рявкнул Джим. — И я надеюсь, что ты оценишь этот подарок.
Себ промолчал. Джим выдохнул, моргнул и достал из кармана пиджака чёрную флешку. — Ты знаешь, что в самолете была бомба?
Себа как будто ударили по голове. Дыхание сбилось. И он не нашёл, что ответить, прежде чем Джим добавил холодно:
— Я вот не знал. А я очень не люблю когда меня не зовут участвовать в таких развлечениях. Это обижает и расстраивает. Я мог бы долго подбираться к этим людям, ты знаешь… но почему бы не подарить их тебе? Пять имён, Себастиан. Авторы идеи, исполнители, все, кого ты так хочешь.
Себ сжал флэшку белыми ледяными пальцами.
— Скажи мне, Святой Себастиан… — протянул Джим, приподнимаясь к уху Себа, — когда ты будешь выпускать пули, ты почувствуешь удовольствие?
Себ встретился взглядом с Джимом и ответил совершенно чужим голосом:
— Да, сэр.
В этот момент он действительно обожал своего безумного босса.
Глава 15
Было жарко. Не то чтобы Себ не привык к жаре, но в этот раз стоял какой-то особо испепеляющий зной. Он прожигал насквозь куртку и кепку, пробирался внутрь, выжигал нахрен слизистую желудка при каждом вдохе, обдирал лёгкие и вызывал тошноту.
Винтовка тоже нагрелась и уже не холодила щеку.