Двадцать пятый с половиной кадр

Евдокимова Людмила

– Не думаю. Дежурство было незапланированным. И свидание тоже…

– Пропажу обнаружили они?

– Да. Причём, не сразу. После того, как… ну, в общем, пообщались, Аля вдруг вспомнила о монетах и решила показать их своему другу. Открыли шкаф, а там – вместо клада кругляшки из фольги.

– А когда ты узнала об этом?

– Да сразу же! Она была в таком ужасе, что немедленно позвонила мне. Наверное, даже не взглянув на часы, потому что пошёл уже второй час ночи… Пришлось хватать такси и ехать в музей.

– Приятель Алины, конечно же, тебя

не дождался…

– Почему же? Дождался! И мы втроём, обсудив ситуацию, решили, что будет лучше, если никто не узнает об этом ночном происшествии. И если бы не звонки на пульт…

– Да, кстати, а зачем было в третий раз сдавать музей на сигнализацию? Вы ведь, как я понимаю, втроём остались в нём до утра. Запоры на окнах и двери крепкие…

– Сама не знаю, как это произошло. Наверно, просто автоматически. Это первое, что я сделала, придя в музей.

– Если бы ты и Аля этого не сделали, никто бы ничего так и не узнал…

– Всё равно, кому надо, узнали бы – время звонков на пульт охраны всегда фиксируется у них в журнале…

– Сонь, и всё же, почему ты скрываешь эту историю? Может, она помогла бы милиции в расследовании…

– Чем? Действующие лица всё те же. Кроме одного. Но он не имеет к нашей истории никакого отношения.

– Почему ты так уверена?

– Я забыла тебе сказать: он ведь чекист. К тому же, не свободен. А рисковать сразу и карьерой, и семьей вряд ли было в его интересах.

Мне пришлось согласиться. Поговорив ещё на отвлечённые темы, мы допили вино, и Соня заторопилась на работу.

Оставшись одна, я ещё раз прокрутила в голове наш разговор. Теперь всё выглядело даже логичнее, чем в изложении Софьи. По крайней мере, мне стал совершенно понятен её звонок на пульт. Она хотела всех «запереть» в музее, думая, что монеты всё ещё могли быть там. Хотя, теперь ей конечно ясно, что украли их не ночью, а днём! А для меня круг подозреваемых сузился до одного человека – Зины. И при этом никаких зацепок…

Невысокая плотненькая брюнетка со стрижкой каре при всей своей кажущейся открытости всегда была для меня «вещью в себе». Знаю только, что живёт она где-то в центре города, замужем и у неё два сына-подростка. Зина пришла в музей позже других. И проработала недолго – недавно перешла в только что открывшийся «отдел развития» краеведческого музея.

Значит, она, без сомнения, знает о передачи коллекции. Скорее всего, видела монеты и именно в этой «фирменной» упаковке. Соловьёв ведь уже приносил их в музей. И не один раз. Зина вполне могла подготовить заранее и алюминиевые кругляшки, и упаковку.

Я даже вспотела от волнения, когда выстроила в голове всю эту логическую цепочку. Но тут же себя и осадила: во-первых, откуда, Зина узнала, что монеты попадут не в краеведческий музей, а в литературный, к тому же именно в понедельник? И второе (самое главное) – зачем ей это нужно? Конечно, чисто умозрительно можно найти ответы на оба вопроса. Но я решила не ограничивать историю кругом собственных мыслей, а подойти к ней с другой стороны – поговорить с хозяином

клада.

Позвонив Соловьёвым, я узнала от Татьяны, что Сергей Борисович всё ещё в экспедиции и вернётся в воскресенье вечером.

А сегодня только пятница. И всего два часа дня. Вагон времени, чтобы заняться кой-какими исследованиями. Схожу-ка во Дворец книги и посмотрю подшивки местной прессы: не писал ли кто об именьковском кладе помимо меня. А по пути зайду в «Неделю» и «Аргументы и факты» снять копии с собственных статей.

28 февраля 2003 года, пятница. Пять вечера. Дома

В «Неделе» было тихо и безлюдно, как обычно бывает в пятницу после обеда. Все сотрудники «ушли на задание». Но редактор Валерия Викторовна Макарова оказалась на месте. Открыв дверь в её кабинет, я остолбенела, поразившись переменам, произошедшим с ней за те три месяца, что мы не виделись. Лера всегда была полной, что её, впрочем, ничуть не портило и, как мне казалось, вполне устраивало.

Сейчас передо мной сидела женщина, лишь отдаленно напоминающая мою старую приятельницу. Но сначала я увидела не Леру, а её наряд. Она никогда не носила яркой одежды – только чёрное, тёмно-синее. К тому же, свободного покроя. Теперь же на ней было алое полуприталенное платье чуть за колено, перехваченное узким пояском.

Она живо поднялась мне навстречу и, проведя правой рукой вдоль своей вдруг постройневшей фигуры, несколько рекламно, произнесла:

– Минус тридцать кг.

– Ты что… заболела? – наконец спросила я, глядя на её чуть осунувшееся лицо.

Лера не обратила внимания на мою интонацию, в которой перемешались сарказм с сочувствием, потому что тут же ответила:

– Наоборот. После того, как сбросила эти проклятые килограммы, чувствую себя прекрасно. Такая лёгкость появилась во всём теле, кажется, ещё чуть-чуть – и научусь летать.

– Ого! Я тоже не отказалась бы полетать. Как тебе это удалось?

– Вот, читай, – она пододвинула мне, лежащую на столе газету.

Заметка на правах рекламы помещённая в подвал полосы, называлась «Двадцать пятый кадр решит ваши проблемы». Она почти целиком состояла из отзывов бывших клиентов этой фирмы, чудесным образом избавившихся от алкоголизма, наркомании, ожирения. Из восторженных сумбурных высказываний с трудом можно было понять, что всё лечение заключалось в просмотре приятных фильмов.

Я тотчас вспомнила, что уже видела рекламу этой методики по телевизору. Бородач, называющий себя доктором каких-то там наук, объяснял, что человеческий глаз способен уловить видеоизображение со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Двадцать пятый же кадр, который он не видит, воздействует на человека точно так же, как и остальные. Вернее, ещё сильнее, потому что мы не в силах ему противостоять.

Выдавая данную методику за своё ноу-хау, бородач говорил о её совершенной безвредности. Но, помнится, я тогда подумала, что очень уж это похоже на зомбирование.