Двадцатая рапсодия Листа

Клугер Даниэль Мусеевич

Артемий Васильевич в сердцах ругнулся. Затем лицо его разгладилось, и он сказал, уже и сам посмеиваясь над собою:

– Ваша правда, господин Ульянов, люблю я прихвастнуть. Да-с. Знаете ли, как меня Луиза назвала? Der Schwatzer. Говорун. Но все же – когда и почему вы вдруг решили, что теория ваша ложна и я не убийца?

– В тот же вчерашний вечер, – ответил Владимир. – Когда зашла речь о найденных телах, вы сказали: «Застрелит, как тех двух несчастных, и не поморщится». У меня мгновенно появилось сомнение в вашей виновности.

– Это почему же? – недоуменно спросил Петраков.

Я тоже, признаться, не понял, что особенного в произнесенных Артемием

Васильевичем словах.

– Двух! – воскликнул Владимир. – Двух несчастных застрелил злодей, по мнению господина Петракова! Но ведь убита была только госпожа Луиза Вайсциммер. Смерть же ее спутника воспоследовала от естественных причин. Er starb eines natu(rlichen Todes! При этом было ясно, что господин Петраков не имел в виду гибель Кузьмы Желдеева. Обстоятельства нашего разговора подразумевали именно двух погибших иностранцев.

– Вона ка-ак… – протянул Петраков, с уважением глядя на нашего студента.

Я же тотчас вспомнил еще кое-что:

– Ну да, а господин Феофанов как раз сказал именно об убитой женщине! Мол, он не испуганная дамочка, его так просто не возьмешь. Что-то в этом роде. Слушайте, да он ведь еще и по дороге в Казань говорил, что каторжник, может, какой утопленницу застрелил!

– Именно так, – подхватил Ульянов. – И когда мы с вами уже прощались, Николай Афанасьевич, я все думал над этой странностью. А что если господин Петраков, друг ваш старый, никого не убивал? Кто же убийца? И вдруг мне стало понятно все. В какой-то момент все кусочки мозаики встали на свои места. Ведь в этом случае оставался лишь один претендент на роль убийцы – Петр Николаевич Феофанов.

– Но за что? – воскликнул я. – Неужели и он воспылал страстью к прекрасной иностранке?

– Вовсе нет. Причина другая. Более, так сказать, материальная.

– Какая же?

– Ну, например, ревизор, – ответил Владимир.

Мы с Артемием Васильевичем переглянулись.

– «Ревизор»? – переспросил я. – Да, есть такая комедия у Гоголя. При чем же тут Феофанов?

– В России куда как легко прослыть ревизором, – усмехнулся Владимир. – Только при этом можно наткнуться на городничего Сквозник-Дмухановского, готового сунуть ревизору взятку, чтобы заставить последнего молчать. А можно – на Феофанова, который взятки не даст, но заставит замолчать выстрелом в упор.

Мы ничего не понимали. Какой ревизор? При чем тут убитая?

Владимир вздохнул, покачал головой.

– Ну как же? – сказал он. – Я ведь все выводы из ваших слов делал, из того, что вы мне после поездки в Казань рассказывали. Помнится, вы говорили, Николай Афанасьевич, будто бы Феофанов жаловался вам на сплошные убытки от хозяйства в Починке, при этом вы еще недоумевали – как такое может быть в столь богатом поместье? Я в деревенских делах несведущ, однако на ваше суждение вполне полагаюсь. А вы, Артемий Васильевич, как полагаете, сколько доходу должно давать имение в Починке?

– Так сразу не скажешь, – осторожно ответил Петраков. – Ежели разумно вести хозяйство, думаю, в год тысячи две должно давать. Мало – полторы.

– А сколько, вы говорите, оно давало? – обратился ко мне Владимир. – По словам Феофанова?

– Триста рублей, – ответил я, вспомнив жалобы Петра Николаевича по дороге в Казань. – Так он мне сказал.

Петраков ахнул.

– Ну, каналья! – Он обеими руками хлопнул себя по коленям. – Так и сказал? Вор, первостатейный вор! Этот ракалия, видно, всю аренду в карман себе клал! Триста рублей! Помяните мое слово – там у него теперь двойные книги найдут, уж точно!

– Никаких сомнений, –

кивнул наш студент. – Не очень я в этом разбираюсь, еще раз вам говорю, но такие результаты хозяйствования вызывают недоумение даже у меня. А у тех, кто этим занимается по долгу службы, подобные результаты вызывают чувства посильнее недоумения. Николай Афанасьевич, вспомните-ка, что вам говорил главнокомандующий… – Владимир сконфузился и фыркнул. – Извините, главноуправляющий графа Залесского.

– Он тогда много всего рассказывал, – ответил я. – О прибытии Луизы Вайсциммер, о приезде музыканта. О том, как граф подшутил над ним. О сыновьях Залесского… – Тут до меня что-то начало доходить. – О воровстве управляющих?

– Совершенно верно! – воскликнул Владимир. – И еще он сказал, что граф – в его присутствии – кричал: «Я вам ревизора пришлю! Он вас, подлецов, быстро на чистую воду выведет! Да такого ревизора, что вы и знать не будете!» Не успел. Приехала дочь доброго австрийского самаритянина и отправилась посещать имения – но с совершенно иными целями! А Феофанов, который как раз, видимо, запутался в откровенном присвоении чужого имущества, он-то ведь этого не знал! Увидел Петр Николаевич странную особу, вроде как из-за границы, вроде как по-русски не понимающую, особу, которая почти не говорит, только смотрит и слушает, бродит по полям и какие-то кроки, то есть чертежи на бумажках рисует, – увидел и решил, что господин Залесский очень хитро все устроил: прислал именно такого ревизора, на которого никто и не подумает. Тут-то Феофанов приговор фройляйн Вайсциммер и вынес. Главное для него было – найти бумаги, подтверждающие роль заезжей гостьи, и те планы, что она чертила. Для того он тело после убийства и обыскивал. А придать преступлению вид ограбления не догадался. Помните, Николай Афанасьевич, я все время повторял: «Колечки, колечки»?

– Конечно, помню, – ответил я. – Только тогда я и в голову не мог взять, что вы имеете в виду. Сейчас же вижу: этими колечками он мог хотя бы сообщника соблазнить.

– А вот этого как раз он сделать не мог! – воскликнул Владимир. – Не такой Равиль фетюк, чтобы крадеными вещами, да еще снятыми с трупа, соблазниться. Нет, Равиля Феофанов другим взял – страхом. Та глупая история с переодеванием в медведя и последовавшей вовсе не глупой, а трагической смертью женщины – вот что держало Равиля на цепи, словно цыганского медведя, уж извините за неуместный каламбур. Ну, а далее все происходило, как я вам уже рассказывал. Разве что еще одно соображение можно добавить. Феофанов – человек хитрый и подозрительный. Он наверняка старался не выпускать из виду тех, кто мог выйти на его след, – и мою скромную персону, разумеется, и всех, кто ко мне близок.

Только тут я вспомнил о встрече с Феофановым в Казани, неподалеку от дома Соловьевой.

– Ох ты господи, – пробормотал я, – так вот, значит, почему мы с этим господином столкнулись на Покровской нос к носу. Он, похоже, следил за мною. И ведь смутился как. Заговорил сразу о каких-то стряпчих – дескать, крапивное семя!

Владимир коротко рассмеялся.

– Вовсе нет! – воскликнул он. – Разумеется, Феофанов за вами следил. Да только, встретившись с вами, от некоторого смущения выпалил некое объяснение – в общем, вполне правдивое. Для него ведь главное – отвести от себя подозрение в слежке, вот он и сказал первое, что пришло в голову. А первой в голову всегда приходит правда – ее не надо сочинять. Дело в том, что на той же улице, через два дома, находится контора нотариуса Кириллова, у которого Феофанов наверняка побывал.