Двадцатое июля
Шрифт:
— Не говори загадками. — Мюллер не отрываясь смотрел на труп,
— Сначала ему дали пинком по яйцам, а после связали.
— Слова подбирай. — Мюллер склонился над покойником. — По голове, судя до всему, тоже ударили. А умер от удушья. — В шефе гестапо вновь проснулся следователь-криминалист, каковым он являлся добрый десяток лет. — Почему решили, что их было двое?
Мюллер бросил взгляд на Тимана, но ответил Кнохен:
— Следы остались.
— На битом кирпиче?! Тоже мне, следопыты…
— Смотрите сами, шеф. — Кнохен поднял с земли небольшой кусок арматуры и указал им на предполагаемые следы преступления: — Один лежал вот здесь, на обломках щебня, когда второй душил Мейзингера. Видите следы крови? Видимо, один из преступников ранен.
Мюллер скептически предположил:
— Но он мог сначала задушить, а после упасть.
— Тогда зачем ему понадобилась фляга с водой? — парировал Тиман. — У Мейзингера при себе всегда имелась фляга. Простая армейская фляга с водой. Он при мне ее утром наполнил. Кстати, бутерброды тоже пропали. И вот еще, смотрите. — Тиман указал на следы темных капель в пыли, с противоположной стороны от предполагаемого места падения преступника. — Тот, кто душил, страдал, судя по всему, от жажды. Вода пролилась на землю. Пил жадно, большими глотками. Выходит, с момента нашего прибытия он, то есть подозреваемый, находился где-то здесь, рядом с нами. Причем в таком месте, где не было ни воды, ни еды. Вот потому он и забрал трофеи.
Мюллер окинул взглядом местность и задержал его на обгоревшем танке.
— Проверяли? — кивнул он на остов машины.
— Нет.
— Так проверьте. Или мне вместо вас ползать на брюхе?
Пока подчиненные обследовали место недавнего боя, Мюллер присел на обломок стены, достал сигареты, закурил. Наблюдая за работой подчиненных, он пришел к мысли: группу Мейзингера следует ликвидировать. Жаль, но иного выхода нет. В первую очередь потому, что тот знал об участии Небе в заговоре. А отдавать шефа крипо на растерзание СС Мюллер не собирался. И длительная дружба здесь была ни при чем: Небе имел серьезные контакты в криминальном мире, и не только в Германии. А те люди могли сотворить все что угодно. В том числе и помочь, если нужно, спрятаться Сделать нужные документы. Вывезти из страны.
Следователи прекратили поиски доказательств, вернулись к начальству.
— Нашли что-нибудь? — спросил Мюллер.
Тиман удовлетворенно кивнул:
— Совершенно верно, группенфюрер. Под днищем обнаружены следы пребывания человека уже после боя.
— Еще раз проштрафитесь, сошлю на фронт, — пообещал Мюллер. — Всё запротоколировать и оставить у моего секретаря. — Он снова подошел к телу покойного, еще раз взглянул на него и набросил сверху одеяло. — А теперь отведите меня к подвалу, где прятался старик.
Позже, возвращаясь в Управление, Мюллер поймал себя на мысли, что впервые за долгие годы работы в полиции перестал владеть ситуацией. Люди, вроде бы находящиеся под каждодневным скрупулезным контролем, стали либо неожиданно погибать, либо непостижимым образом исчезать. И он, несмотря на весь аппарат Берлинского отделения гестапо, почувствовал вдруг себя совершенно беспомощным. События текли сами собой, без всякого его контроля. Яркий пример тому — встреча русского с двойником. И еще одна мысль привела Мюллера в трепет: чем больше он прилагает усилий для того, чтобы взять дело в свои руки, тем больше появляется тупиковых ситуаций, а вместе с ними и трупов. Теперь вот появление этого таинственного третьего… Друг корректора? Сообщник? Любовница? Или любовник? Нет, ну как можно работать в такой обстановке?..
Мюллер откинулся на спинку сиденья автомобиля и закрыл глаза.
«О том, где скрывается двойник фюрера, знали только двое: русский Курков и журналист Штольц. Первый всю ночь находился в казарме, Скорцени и Литценберг это подтвердили. Второй мертв, сгорел в собственной квартире. Тогда кто этот третий? С чьей стороны? Если со стороны Бургдорфа, то зачем он доверился Куркову? А что, если третий появился уже после русского? И следил за моими людьми?..» — Холодный пот проступил на лбу шефа гестапо.
«А что, если Бургдорф некоторое время назад спелся с кем-то из нынешнего руководства и теперь меня просто «играют»?» — Группенфюрер ужаснулся не на шутку. С них станется. Провернут операцию с двойником, выставят его гестапо в невыгодном свете и — прощай, папаша-Мюллер! А что после? Тюрьма? Нет, он слишком много знает, чтобы сидеть за решеткой. Значит, пуля или петля…
Мюллер открыл дверцу засекреченного шкафчика в боковой стенке авто, посмотрел на бутылку коньяка, зафиксированную двумя ремнями, тяжело вздохнул и закрыл створки. Нет, сейчас пить нельзя. Сейчас нужно все трезво оценить и просчитать. Он выпьет только тогда, когда поймет, что его заднице ничто не угрожает. Или наоборот. «Мельник» набычился: ну уж нет, гестапо-Мюллер так просто уничтожить себя не позволит
Борман окинул взглядом зал, вмещающий в себя более пятиста человек. В нем собрались сейчас гаулейтеры всей Германии. Вчера вечером и сегодня утром все они по его вызову в срочном порядке явились в Берлин.
Совещание назначили на полдень. Однако открытие задержалось. Причиной тому стало желание рейхслейтера лично проверить списки прибывших. Вскоре по залу пронесся слушок, будто тех, кто проигнорировал прибытие в столицу, ждет виселица.
В зале стояла тишина. Голову каждого присутствующего здесь руководителя местной партийной организации сверлила одна мысль: что будет дальше? Новая чистка, как в июне 1941-го, когда Рудольф Гесс сбежал в Англию? Тогда много голов полетело. На всех уровнях. Так то просто побег, а тут — покушение на жизнь самого фюрера. Нет, такое не прощают.
Вскоре секретариат подал отчет: прибыли все, за исключением трех человек.
Борман смотрел в противные ему лица и думал: тех троих расстреляли вчера вечером. А сколько еще предательских глаз расматривают его в данный момент? Смотрят на него и думают только о том, как скинуть толстячка Бормана с вольготного места? Причем все, сволочи, смотрят преданно, с подобострастием. Так смотрят, чтобы он не догадался об их измене.
Следовало начинать.
Борман прокашлялся в кулак, наклонился ближе к микрофону:
— Я не могу сказать, что рад видеть вас сегодня в этом зале. Потому что в моем сердце нет радости. На Адольфа Гитлера, лидера партии, на честь и совесть нашей эпохи, было совершено покушение! — Борман специально замолчал, опустил глаза. Сейчас несколько специально предупрежденных им людей встанут с места. Вслед за ними должны будут подняться и все остальные гаулейтеры. Вот, началось. Партайгеноссе принялся вслушиваться, как с автоматной дробью затрещали сиденья кресел от вскакивания с мест тучных тел лидеров местных партийных ячеек. Борман наклонил голову и досчитал до трех, после чего решил поднять глаза: и не дай бог, если какая-нибудь мразь не успеет… Пусть тогда прощается со всеми радостями земной жизни. Рейхслейтер вскинул голову. Зал стоял. Монолитно. Молча. Борман продолжил: — Они, предатели рейха, изменники интересов Германии, понесут суровое и справедливое наказание за свои действия. И я как близкий и первый помощник фюрера буду настаивать, чтобы к каждому из них были применены самые строгие меры! — Зал отреагировал бурными овациями. — Но перейдем к тому, о чем не следует забывать. Идет война. Тысячи, нет, миллионы наших солдат защищают сегодня Германию. А потому мы обязанны их морально поддержать. Фюрер еще находится в Ставке, но завтра он прибудет на прощальную церемонию с нашими погибшими товарищами. — Борман снова сделал паузу: дал всем минуту успокоиться. — А потому всем присутствующим я настоятельно советую присутствовать на похоронах. К тому же до вечера, — Борман говорил четко, отрывисто, так, чтобы было понятно и дураку, — я встречусь с каждым из вас, и вы мне доложите о том, что происходит на данный момент в вашем округе. Прошу всех присутствующих подготовиться к сжатому, четкому и конкретному докладу. А сейчас, по моей инициативе, мы заслушаем выступление господина министра военной промышленности, доктора Шпеера. Вопрос, который он сегодня поднимет, касается произошедших недавно трагических событий. Подготовьте вопросы докладчику.