Двадцатое июля

Рем Станислав

— Следователь спрашивал, как я попал к вам. Интересовался мотивами бегства из России. Листал мое дело.

— Он его оставил у себя?

— Так точно.

— Что еще?

— Заставил меня все изложить на бумаге.

— Бумага есть бумага. Меня интересует, о чем он спрашивал.

— Да у нас, собственно, и разговора-то как такового не получилось. — Курков чувствовал себя неуютно. Идиотизм ситуации заключался в том, что он действительно не понимал, в чем его подозревает штурмбаннфюрер. — Мы говорили минут десять. Потом следователю позвонили. Я слышал весь разговор. Кто-то противным громким голосом сообщил, что некто Мейзингер мертв, а какой-то подозреваемый сбежал. После этого разговора Шлейхер бросил передо мной бумагу с ручкой и приказал ответить на все те немногие вопросы, что

он успел задать, в письменном виде. А сам уехал.

— Когда он вернулся, допрос продолжился?

— Нет. Я его больше не видел. Меня вывел из здания его помощник.

— Странно. На Шлейхера, — штурмбаннфюрер усмехнулся, — это не похоже. Видимо, произошло нечто из ряда вон выходящее, раз он не вцепился в вас мертвой хваткой. Впрочем, тот факт, что вас выпустили, сам по себе неплох. — Скорцени вернул тело в нормальное положение.

«Если верить русскому, — думал он, — у “Мельника” возникли проблемы. И серьезные проблемы. Убили Мейзингера, это ж надо… Впрочем, тот давно этого заслуживал. А на Куркова у Мюллера явно имеются виды. Вопрос: какие? Зачем ему русский? Тем более русский, которого готовят к секретной боевой операции, о чем он проинформирован. Нет, нужно срочно, сразу же после траурной церемонии, переправить «пешку» во Фриденталь, на основную базу. Там его гестапо не достанет. Ручонки коротки. В крайнем случае обращусь к Гиммлеру. Он поможет».

* * *

Геббельс снова вернулся к письму. Рейхсминистр прекрасно осознавал, что его следовало уничтожить, но предать огню с трудом выношенную идею все никак не мог решиться. Листы бумаги, исписанные каллиграфическим почерком, оставались единственным связующим звеном с духом фюрера. Он так и не успел передать это послание Гитлеру, хотя дважды намеревался положить его на письменный стол прямо перед фюрером, чтобы тот в его присутствии прочитал и вынес свой вердикт.

«….Я мало возлагаю надежды на западную сторону. Это, на мой взгляд, не самое логичное разрешение конфликта. От бы соответствовало, мой фюрер, представляемой вами внешнеполитической установке и дало бы нам широчайшие перспективы для успеха на востоке. Однако история сама по себе нелогична. Черчилль втайне желает навести с нами мосты, в чем лично я не сомневаюсь. Но он не в состоянии осуществить свой замысел самостоятельно, так как связан по рукам и ногам внутриполитически и должен к тому же опасаться, что Сталин при малейшей попытке движения в данном направлении опередит его. Конференция в Квебеке доказала это. Англия находится в поистине трагическом положении. Даже если она осознавала бы необходимое и правильное, то не смогла бы его осуществить. И победа означала бы поражение. Другое дело — Советский Союз».

Да, именно Советский Союз. Как бы это кому-то ни показалось странным. Кому угодно. Но только не ему, Геббельсу. И не Гитлеру.

Геббельс являлся тайным поклонником Иосифа Виссарионовича. Его тяга к идеям сталинизма началась в далеком 1929 году, когда молодой политик доктор Геббельс познакомился с еще одним поклонником лидера Страны Советов, неким Штеннесом. Именно в те дни Геббельса заразила формула, которую высказал социалист: Я не Сталин, но я им стану! Геббельс ее запомнил намертво.

С того времени будущий министр пропаганды Третьего рейха отслеживал все, что хоть как то было связано с именем «последователя ленинских идей». О том, что тот является коммунистом, а значит, ярым противником их партии, Геббельс не думал. Для него Сталии стал абстрагированной фигурой, вырезанной из контекста истории своего народа. Просто великий лидер государства. Причем такого государства, которое втайне вожделел создать на территории Германии Геббельс.

«…Внутриполитически Сталин никоим образом не связан. Он может легко принимать далеко идущие решения, не нуждаясь в предварительной подготовке общественного мнения своей страны. Он пользуется славой хладнокровного реалиста, в чем Черчиллю полностью отказывают» Факты показывают следующее: Советы планомерно преследуют цели и умеют использовать политический момент. Но Сталин не был бы человеком хладнокровного расчета, если бы не знал, что рано или поздно должен будет столкнуться с западными государствами. Другими словами, наступил момент, когда во вражеском лагере начинают опять играть свою роль обнаженные державнополитические интересы, а наши политические и военные шансы при этом значительно возрастают».

Геббельс вспомнил, как он недавно говорил Шпееру: Берлин может стать центром столкновения союзников. Вопрос: почему он должен стать им? А почему бы союзникам не начать разбивать себе лбы уже сейчас, еще до вступления на территорию рейха?

«Конечно, мы располагаем таким сильным союзником, как Япония. Но правительство Страны восходящего солнца целиком заинтересовано в том, чтобы мы каким-либо образом договорились с Советским Союзом. Это является, так сказать, вопросом жизни или смерти в ведущейся Японией войне. А потому я думаю, что Япония не желает продолжать столь бесперспективную войну. Мой фюрер, наши надежды на союзников в Европе бесплодны. Но мы имеем в руках еще один шанс, который можем бросить на чашу весов, не повредив этим серьезно делу нашей великой исторической победы на Востоке. Такой поворот в ходе войны германский народ приветствовал бы с глубочайшим удовлетворением. Мы получили бы свободу действий на Западе, а англичане и американцы не смогли бы под тяжестью таких событий продолжать свои наступательные действия неограниченное время. То, чего мы достигли бы этим, не было бы той победой, о которой мы мечтали в 1941 году.

Мой фюрер, может быть, вы отклоните все выше сказанное как утопию. Но, во всяком случае, это следовало бы использовать со всяческой деликатностью и осторожностью; само собой разумеется, так, чтобы в случае неудачи мы в любое время могли бы отступить без вреда для нашей военной морали и нашего международного престижа. Существуют бесчисленные каналы, через которые можно предварительно прозондировать почву. В мировой прессе и так часто утверждают, что мы будто бы предпринимаем попытки заключить мир. И наш парод давно убежден в том, что такие попытки предпринимаются».

Геббельс улыбнулся. Как завуалированно он постарался преподнести информацию, которую ему неоднократно передавали. И о том, как Гиммлер этим летом связывался через своего личного врача со швейцарским Красным Крестом, а посредником выступил Шелленберг. И как Геринг вывез из страны нескольких евреев, а помощь в данной секретной операции ему оказало гестапо. А евреи-то были не простые, со связями. О контактах фон Палена вообще можно написать докладную на двести страниц. И на каждой из них указать по десятку имен американцев, англичан, турок, французов, голландцев… А за Паленом стоит фигура Риббентропа.

«…На мой взгляд, нам следует провести новую встречу с послом Японии и обсудить возможность проведения переговоров с Советским Союзом. Это нанесет сильный дипломатический удар по западным державам и станет высшим достижением германского военного и политического искусства. Нет надобности говорить о том, какое влияние окажет этот удар на нейтральные и вражеские государства. Картина войны резко изменится, а общественному мнению Англии и Соединенных Штатов Америки неизбежно будет нанесено тяжелое поражение. Мы можем опять оказаться на высоте положения и вернуть себе позиции 1939 года. Это даст нам возможность облегченно вздохнуть и решить исход войны с менее катастрофическим результатом…».

Геббельс вскочил с кресла и заметался между столом и окном. Вот он, выход из создавшегося положения! И ведь как все просто. И как гениально. Нет, он не станет сжигать письмо. Наоборот, оно должно попасть в руки Сталина. Не фюрер, а Сталин должен его прочесть. И именно он, после того как узнает позицию Геббельса, сделает первый шаг. Как великий стратег и дипломат, Сталин прекрасно осознает: союзники не позволят ему распространить свою идеологию на Европу. Да и не в идеологии дело. Американцев интересуют лишь новые рынки сбыта и влияние на них. Деньги, деньги и еще раз деньги. Англичане погрязли в своем меркантильном снобизме. Доморощенные колониальные демократы. А Сталин — фигура! Новая кровь в жилах мировой политики. И новое слово на мировой сцене.