Двадцатое июля
Шрифт:
В конце прошлого, 1943-го, года в моем городе состоялось совещание, в котором приняли участие: близкий друг бывшего обер-бургомистра Лейпцига и имперского комиссара по ценам доктора Карла Гёрделера Пауль Хан, представитель промышленника Роберта Боша Ганс Вальц, я и Ганс Шпейдель, человек из окружения фельдмаршала Роммеля. Неожиданно для меня на этой встрече стал обсуждаться вопрос об аресте нашего фюрера с последующим его осуждением германским судом. Также говорилось о необходимости установления контакта с Роммелем в целях изменения государственного строя и окончания войны.
На сборище этих преступников я попал совершенно случайно и впоследствии
До весны 1944 года подобных разговоров при мне более не велось, но в конце июня у меня состоялась встреча с Эвальдом Лезером, одним из директоров заводов господина Крупна. И в беседе со мной Лезер, будучи осведомлен о моей предыдущей встрече с заговорщиками, пожаловался, что его отстранили от участия в правительстве будущей Германии, где с января 1944 года ему, с его слов, было обещано место министра иностранных дел. Когда же в ответ на мой вопрос о виновнике его смещения он назвал имя Ульриха фон Хасселя, я отнесся к его словам с недоверием. Тогда Лезер показал мне полный список так называемого «будущего правительства Германии». Полагаясь исключительно на свою память, могу тем не менее со всей ответственностью заверить Вас, господин рейхслейтер, что лично видел в том списке имена Людвига фон Бека, Карла Герделера, Вильгельма Лейшнера, генерала Фридриха Ольбрехта (и имена еще порядка двадцати человек). На мой вопрос, когда же «новое правительство» собирается приступить к своим обязанностям, Лезер ответил, что, по его данным, в течение лета 1944 года.
Я вторично отправил письмо господину Кальтенбруннеру, но на этот раз решил проинформировать еще и в партию. Потому что считаю себя…»
Дальше Борман читать не стал. В январе 1944 года Штрёлина освободили от работы в Имперском руководстве НСДАП, где он служил в Главном управлении коммунальной политики. Теперь обер-бургомистр Штутгарта решил, видимо, реабилитироваться перед вышестоящим руководством. Шаг похвальный.
Борман самостоятельно налил в чашку свежезаваренный кофе. Рядом на блюдце прислуга положила аппетитно прожаренный хлеб, однако он его не тронул.
О том, что в Берлине готовится смещение фюрера, не подозревали только круглые идиоты. Мартин Борман таковым не являлся. Его осведомители прекрасно справлялись со своей работой, и потому он всегда был в курсе всего, что происходит в столице и рейхе в целом.
Разумеется, Бормана совершенно не удивило, что о готовящемся перевороте знают уже и в Штутгарте. А вот тот факт, что гестапо не отреагировало на донос представителя власти, крайне его заинтересовал. Кому как не ему, главе партийной бюрократии, лучше других было знать об отношении в рейхе к листку бумаги, способному изменить судьбу любого человека?!
Итак, Кальтенбруннер на донос не отреагировал. То есть не выполнил своих прямых обязанностей. Конечно же, в НСДАП — точнее, в его верхних слоях, — все прекрасно знали о пагубном пристрастии главы РСХА к спиртному. Не говоря уже о его способности напиваться до бесчувственного состояния еще до обеденного перерыва, возведенного в ранг традиции самим рейхсфюрером. Однако такое письмо могло отрезвить кого угодно. К тому же Кальтенбруннер, несмотря на его пагубную склонность, слыл также отменным служакой и прекрасным исполнителем. Да он должен был ухватиться за этот донос обеими руками! Или, может, письмо обер-бургомистра прошло мимо главы РСХА? Но тогда кто мог его перехватить? Напрашивалось два имени: Гиммлер и Мюллер. И у того, и у другого позиции очень сильны. У второго за спиной гестапо, у первого — весь аппарат РСХЛ. А это сила. Большая и убедительная сила. И если арест или гибель Гитлера состоятся, тогда позиция второго человека в партии — то есть его, Бормана, позиция — резко пошатнется. Этого рейхслейтер допустить не мог.
Свой стремительный рост в НСДАП он начал с доноса на… собственного руководителя, Рудольфа Гесса, улетевшего в 1941 году в Великобританию. Спустя два дня после исчезновения одного из основателей партии Гитлер назначил Мартина Бормана на пост начальника партийной канцелярии. Со всеми вытекающими последствиями. Заняв эту должность, Борман стал контролировать партийных руководителей всех уровней и гаулейтеров рейха. Именно тогда, в мае 1941 года, он впервые вплотную познакомился с гестапо-Мюллером. Ибо тогда же Гитлер, пребывавший вне себя от ярости из-за измены Гесса, приказал Гиммлеру «навести порядок в партийной канцелярии». Тот, естественно, дал соответствующее распоряжение Мюллеру, и гестапо рьяно взялось за чистку, в ходе которой были арестованы более 700 человек: бывшие сотрудники Гесса, его врачи, астрологи, оккультисты… Однако Бормана, первого помощника Гесса, Мюллер отчего-то не тронул. Даже, напротив, оставил в канцелярии всех его людей. Собственно, с того часа Борман и стал «основным» человеком в НСДАП. Хотя полную власть обрел лишь после того как начал лично открывать различные партийные фонды, через которые рекой потекли партийные деньги. При этом, кроме Гитлера, мало кто догадывался, что солидная часть протекающего через НСДАП финансового потока оседает в виде золотого запаса за рубежом. Гиммлер догадывался. И неоднократно Борману на то намекал.
Рейхслейтер еще раз перечитал письмо и, аккуратно сложив его пополам, спрятал во внутренний карман. («Ну что ж, господин Мюллер, пора напомнить вам о себе».) Он поднял трубку телефона:
— Гестапо? Говорит Борман. Соедините меня с Мюллером.
Через секунду хрипловатый мужской голос доложил:
— Господин рейхслейтер, группенфюрер находится сейчас, на допросе. По какому номеру вам перезвонить, когда он освободится?
— Передайте, что я сам перезвоню ему через сорок минут.
Куркову снился расстрел.
…Линию фронта он пересек без проблем. «Зелёнка» отведенную ему роль сыграл: признал в нем сокамерника Потом бегство, стрельба с обеих сторон… Пришлось попетлять аки зайцу. Не дай бог, свои зацепили бы, а фрицы — не подобрали б. Так бы и истек кровью.
У фашистов тоже все прошло так, как и предполагали Старков с Рыбаком. Допросы. Днем и ночью. Да, били. Да, не давали спать. Да, угрожали расстрелом. Но когда узнали, что имеют дело с зэком, успокоились.
А потом приказали расстрелять троих. И все трое оказались из его батальона.
В то недоброе утро Куркова вывели из блиндажа, сунули в руки автомат и подвели к маленькому строю. Первым Сергей увидел сержанта Ложкина из бывшей своей разведроты. Фамилию второго солдата он не помнил, но знал в лицо. А замыкающим в строю стоял лейтенант Ступников. Из особого отдела. Тот самый лейтенант, который обеспечил ему «уход» за линию фронта.
«Ну как же вы так, мужики…» — на глаза навернулись слезы. А в спину уже уперся ствол пистолета:
— Стреляйте, Политов. Или становитесь рядом с ними. У вас есть выбор.
Выбирать категорически не хотелось. И тогда Ступников, разглядевший, видимо, в его глазах решимость развернуться и дать очередь по немцам, крикнул:
— Что, сука, забыл уже Москву? Зато она тебя помнит! Помнит тебя Москва, слышишь?! Стреляй, падла, не тяни! — Зрачки двадцатилетнего лейтенанта потемнели от страха («Как же так? И не жил еще почти, а уже умирать?..), по он продолжал выкрикивать оскорбительные обвинения в адрес Сергея, намекая ему таким образом на необходимость выполнения задания. А заодно и выполняя свое задание. Последнее…