Двадцатое июля
Шрифт:
Скорцени заинтересованно наблюдал за обоими. Теперь должен был последовать ход Куркова. Тот отреагировал моментально:
— А вас, судя по всему, большевички сильно пощипали, раз вы, профессионал, не в состоянии сдержать свою ненависть к ним. — Переводчик едва успевал переводить речь русского. — Не иначе, на Восточном фронте пинок под зад получили?..
На последнем слове офицер схватил Куркова за ворот кителя, но тотчас был остановлен окриком Скорцени:
— Довольно! Я не позволю, чтобы в моей команде имели место разногласия. — Он махнул рукой в сторону офицера: — Эрих, успокойся. А вы, Шилов, извольте отныне разговаривать только по-немецки.
Офицер
— Эрих, — произошедшая перепалка явно повеселила Рихарда, — а ведь русский попал в «яблочко».
— Да пошел ты, — тихо выругался обидчик Куркова.
— Успокойтесь, Шталь, — повторил Скорцени. И вдруг подмигнул Сергею: — Как видите, не вас одного обидели большевики. Так что не считайте нас бесхребетными и всепрощающими созданиями. А раз уж Эрих положил на вас глаз, значит, ему за вами отныне и приглядывать. Однако вернемся к делу. Итак, господин Шилов… Или как там его теперь называть, обер-лейтенант?
Грейфе, тихо сидевший до сего момента на стуле в углу кабинета, тут же вскочил и отрапортовал:
— Курков Александр Петрович.
— Так вот, господин Курков, уже завтра вас начнут обучать совершению террористического акта в отношении специально охраняемого лица. Вы должны будете научиться выполнить задание, остаться при этом в живых и стать таким же героем, как я.
Гизевиуса арестовали рало утром. Люди в цивильной одежде тихо, отмычками отперли дверь и проникли внутрь дома. Гизевиус еще спал, когда на него навалились двое. Связали руки, затолкали в рот кляп. Накинули на плечи длинный плащ. Вывели во двор. Бросили на заднее сиденье явно не раз побывавшего в дорожных переделках «хорьха». Всю дорогу Гизевиуса преследовала мысль: кто его арестовал? На ум приходило два варианта. Если везут на Беркаерштрассе, 32, в район Берлин — Шмаргендорф, значит, за ним пришли люди Шелленберга. Конечно, внешняя разведка не имела права на аресты и допросы, но кто сейчас считается с правами и законом? Впрочем, это лучший вариант. Значительно хуже, если его везут на Принц-Альбрехтштрассе, 8. Тогда он оказался в руках гестапо. Спрашивать широкоплечих молодцев бесполезно: в лучшем случае можно заработать удар под ребра. Оставалось только ждать.
Все сомнения рассеялись, когда он увидел знакомые очертания пятиэтажного здания бывшей Школы прикладных и декоративных искусств. Его доставили в гестапо.
— Куда? — спросил дежурный офицер, даже не взглянув на арестованного. — В общую или одиночку?
— Папаша приказал в одиночку.
«Папаша. — Надежды пропали окончательно. — Меня арестовали по приказу Мюллера. Это конец».
— Господин группенфюрер… — прежде чем доложить, Гюнтер прикрыл за спиной дверь.
Мюллер посмотрел на него с недоумением:
— Что случилось? Русские решили капитулировать?
— Нет, господин группенфюрер. К вам прибыл бригадефюрер СС Шелленберг.
Мюллер снял очки:
— Я не ослышался?
— Никак нет. В приемной ждет встречи с вами шеф VI управления…
— Можешь не продолжать. — Группенфюрер вышел из-за стола, спрятал в сейф документы, окинул взглядом столешницу на предмет наличия возможного компромата, вернулся в свое кресло и лишь после этого отдал приказ: — Приглашай.
Шелленберг вошел в кабинет упругой стремительной походкой. В военной генеральской форме, что бывало нечасто.
Мюллер усмехнулся. Шелленберг предпочитал одеваться в гражданское, зная, что военная форма ему не идет. И раз уж сегодня он явился в парадном мундире, значит, дела у зарубежной разведки из рук вон плохи.
— Хайль Гитлер!
— Хайль, господин бригадефюрер. Какими судьбами в наши пенаты?
— Служебными, господин группенфюрер, служебными. Пришло сообщение из Швейцарии. Без всяких на то оснований швейцарцы решили выпустить на свободу «красную троицу».
— А вы что, хотели, чтобы они держали их под стражей, когда русские прут вперед практически без передыха?
Шелленберг поморщился. Конечно же, Мюллер прав, но от подобных высказываний его всегда коробило.
— Да я понимаю, разумеется, что швейцарцы потеряли всякий интерес к этим арестованным, но мне-то они нужны. Очень нужны, группенфюрер! А у вашего ведомства, я знаю, есть возможность переправить их в Германию…
— О! И кто же мне это говорит? — Мюллер с трудом пытался скрыть в голосе желчь. — Уж не тот ли специалист, который собирался похитить Эдуарда VIII? Неужели, господин бригадефюрер, у вас самого нет возможности провести столь простую операцию?
— Возможность есть, но на данный момент я не могу ее использовать. А пересылка «троицы» в Берлин могла бы послужить и нам, ивам.
— Если вы имеете в виду мою радиоигру, то разевать роток на чужой хлебец не советую.
— Нет, ваша игра со связистами всего мира меня не интересует. — Шелленберг старался не замечать снисходительно-язвительного тона беседы, который пытался навязать ему Мюллер. — Но мы так и не смогли выяснить, от кого поступала информация из Германии. Источник обнаружен не был. В Швейцарии допросить этих троих нам не разрешили. А теперь их еще и на свободу хотят выпустить. День-два, и они исчезнут из поля нашего зрения.
Мюллер указал собеседнику на кресло напротив себя. Когда Шелленберг сел, группенфюрер наклонился к нему и медленно проговорил:
— Знаете, Шелленберг, с того момента, как вы вошли в мой кабинет и пока занимались словоизлиянием, я раз пять задал себе вопрос: зачем он пришел? С просьбой? Нет. На вас это не похоже. У вас и без меня имеются все возможности для переправки «красной троицы» в Берлин. Но вы этого делать не станете. Почему? Да потому что они нужны вам там, в нейтральной Швейцарии! И никуда они из поля вашего зрения не исчезнут. И вы об этом прекрасно знаете. Тогда зачем вы здесь? Навести мосты с моим ведомством? Исходя из нынешней обстановки, на мой последний вопрос можно было бы дать ответ утвердительный. Однако я этого делать не стану.
— Почему? — Шелленберг неподдельно заинтересовался. Мюллер крайне редко, по крайней мере в его присутствии, позволял себе отвлеченные разглагольствования.
— Потому что вы никогда не пойдете на мировую с гестапо-Мюллером. Для ведения переговоров с западным противником нужны чистые руки, а вы ведь как раз такие переговоры и собираетесь вести. Не отрицайте. Мои же руки грязные. И все-таки я вам для чего-то нужен. В отличие от вас, Шелленберг, я не верю дядюшке Сэму и островитянам. Но, повторюсь, я вам нужен. Для чего? — задаю я себе вопрос. И сам же отвечаю на него. Да уж не для того, чтобы что-то получить или что-то привезти. А для того, чтобы что-то вывезти! Ведь пока гестапо-Мюллер стоит на страже границ рейха, никто и ничего без его слова отсюда не вывезет. И не выедет. Я прав? Прав. А теперь вернемся к «троице». Обратите внимание: все, кого мы задержали и кто работал на советскую разведку, — люди далеко не бедного достатка. О чем это говорит?