Двадцатое июля
Шрифт:
Шелленберг вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.
— Нет, Вальтер. Никаких прямых действий! — Гиммлер сделал ударение на слове «прямых». — Роммель слишком популярен в войсках. Обострение отношений с вермахтом накануне предстоящих событий нам ни к чему. Несчастный случай. Только несчастный случай! Автокатастрофа, например. Думаю, мне вас учить не надо. Во-вторых, установите контакт со спецслужбами союзников. Естественно, американских. Американцы — деловые люди из страны без прошлого. Они не держатся за свое эго, в отличие от жителей старушки-Европы. С американцами легче
Шелленберг услышал свои собственные слова, произнесенные им в сорок втором году. Оказывается, Гиммлер их запомнил. Слово в слово.
— Но, Вальтер, упоминать мое имя при переговорах пока не следует. Рало. — («Трус», — мелькнуло в голове Шелленберга.) — В-третьих. Следует определить точную дату акции. И исполнителей.
— Мой рейхcфюрер, я займусь этим немедленно.
— И постарайтесь справиться так, чтобы никто не смог сопоставить нас с заговорщиками. Мы должны остаться в стороне. И еще. Как вы отнесетесь к тому, если мы привлечем к нашему плану Мюллера?
Шелленберг почувствовал, как у него вспотели ладони рук.
— Мой рейхcфюрер, я знаю, что не вправе давать вам советы, но, на мой взгляд, нам не следует искать помощи у гестапо. Провести зондаж в восшшх кругах и выяснить необходимую информацию мы можем и самостоятельно.
— А как быть с ликвидацией «недовольных»? — Гиммлер проследил за реакцией Шелленберга: вон как глаза загорелись! Ненависть, конечно, отличный инструмент в хороших руках, но не сегодня. Заговорщиков придется уничтожать в прямом, физическом смысле. И Шелленберг с такой задачей не справится. Неженка. За всю войну самолично убил только двоих. Да и то в силу обстоятельств. — Нет, Вальтер, гестапо следует вводить в игру непременно, причем в ближайшее время: Мюллер не любит, когда его держат за дурака. А выяснение ваших с ним личных отношений, бригаденфюрер, оставьте на будущее. Меня не интересуют склоки между моими подчиненными, меня интересует результат. Так что я требую — вы хорошо меня слышите, бригаденфюрер? — я требую ваших совместных действий! Вы меня поняли?
— Да, господин рейхсфюрер! И все-таки позвольте с вами не согласиться. — Шелленберг встал, одернул китель и вытянулся по стойке «смирно». — Мюллер, конечно, человек ответственный и с подобной задачей наверняка справится. Но в нашем случае я бы ему особо не доверял. Сколько донесений из его ведомства пришло к нам по поводу готовящегося покушения? Лично я не видел ни одного. О чем это говорит? О том, что либо группенфюрер не считает готовящееся мероприятие серьезным и заслуживающим внимания, во что лично я не верю, либо что он давно взял действия заговорщиков под свой контроль и теперь ждет только результатов их подготовки. То есть, проще говоря, дублирует наши действия. А потому предлагаю пока не посвящать его в нашу схему. Пусть действует самостоятельно, а мы за ним проследим.
— Что ж, — Гиммлер тоже поднялся, — может быть, вы и правы. Согласен. Мы не станем привлекать Мюллера. Пока не станем. Однако, Вальтер, как только возникнет необходимость в его людях и в нем самом, привлечем без всяких разговоров.
— Фамилия,
— Курков Александр Петрович.
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот восьмой.
— Место рождения?
— Хутор Михайловский Нежинского района Черниговской области.
— Отец?
— Курков Петр Славович. Учитель церковноприходской школы. Скончался в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.
— Мать?
— Куркова Ульяна Ивановна, домохозяйка. Умерла через два года после смерти отца.
— Образование?
— Семь классов.
— Семейное положение?
— Холост.
Следователь прихлопнул ладонью муху и брезгливо стряхнул ее на пол.
— Чем занимались до войны?
— Работал по хозяйственной части. На складе.
— Каком именно?
— На складе исподнего белья, прошу прощения за подробности. При Васильковском управлении райторга.
— Воровали, значит?
— Никак нет. Работал честно, за что был даже награжден почетной грамотой.
— А я говорю: воровал!.. Как оказался в городе?
— Получил тяжелое ранение. Лежал в госпитале. Вон же документ перед вами. Отпуск у меня…
— К какой партии принадлежите?
— Беспартийный.
— Имя жены?
— Холост.
— Год вступления в партию?
— Беспартийный.
— Воинская специальность?
— Пехота. Пулеметный расчет.
— Любимая еда?
— Борщ.
— Украинский?
— А что, есть казахский борщ?
— Вопросы задаю я. Отец посещал церковь?
— Да.
— В каком госпитале проходили лечение?
— Эшелон А-47.
— В каком полку проходили службу?..
Курков устало отвечал на одни и те же вопросы. «Допросы» шли каждый день по пять-шесть часов. Если делал ошибку в ответе, добавлялись два часа дополнительно. Потом тридцать минут на обед, двадцатиминутный отдых и — к стенду. А там — стрельба из разных видов оружия: автомат, пистолет, наган, бердан, самострел… Потом — метание ножей, топоров, вилок. Потом — борьба, бокс…
А утром снова:
— Фамилия, имя, отчество?
— Курков Александр Петрович…
— Курков, о чем задумались? — офицер положил на стол пачку сигарет, зажигалку. Встал, потянулся.
— О превратностях жизни.
— В смысле?
— В том смысле, что я еле сбежал из Совдепии, а теперь усиленно готовлюсь туда вернуться.
— Боитесь?
— Нет. Какая разница, где подыхать?!
— С такими настроениями вас могут не допустить к заданию.
— Значит, дольше проживу.
Офицер прикурил, глубоко втянул дым в себя, а потом тутой струей выпустил его через ноздри. Курков усмехнулся:
— Вы курите прямо как у нас.
— А что еще я делаю как у вас?
— Многое. Вот только в вопросах допускаете иногда ошибки.
— Например?
— Вы спросили, к какой партии я принадлежу. У нас так не говорят. У нас бы спросили коротко: партийность?
— Учту. Кстати, почему вы решили, что вас отправят в Совдепию?
— А куда еще меня могут послать?
— Логично. Хорошо, предположим, вы вернулись в Россию. Что вас там ожидает в случае ареста?