Двадцатое июля

Рем Станислав

Русский усмехнулся:

— В лучшем случае тюрьма. Но этого не произойдет. Вот если б поймали за прошлые дела, тогда — да. Вы же, как я понимаю, готовите меня к диверсионной деятельности. А за это везде — «вышка».

— Вы имеете в виду расстрел?

— Ну почему только расстрел? Петля, например. То есть удавка в руке сокамерника. Да или просто сапогами забьют…

Инструктор затушил окурок:

— В чем-то вы, конечно, правы. Там, — офицер неопределенно махнул рукой, — все будет зависеть только от вас. А уж выживать, как я успел понять, вы умеете. Курков,

я с вами работаю три месяца. И сегодня вы впервые, как это у вас говорят, завыли…

— Заскулил.

— Верно. — Следователь протянул курево «арестованному»: — Неужели в этих словах есть отличие?

— Воют от отчаяния. Скулят от бессилия.

— Курков, вы и бессилие — понятия несовместимые.

— Сам себе удивляюсь. — «Подследственный» кивнул на стакан и графин с водой: — Позволите?

Обер-лейтенант жестом разрешил.

Курков тяжело поднялся, подошел к столу, налил в стакан воду, выпил и произнес:

— Будь вы сейчас настоящим следователем, господин обер-лейтенант, лежать бы вам на полу с проломленным черепом.

— Считайте, что прошли еще один тест, — обер-лейтенант Грейфе щелкнул пальцами правой руки. — А вы, кстати, понравились нашему шефу.

— Которому из них? За последние месяцы меня столько народу рассматривало, что я сам себе стал напоминать обезьяну в зоопарке.

— Вы бывали в зоопарке? Где?

— В Киеве.

— Сейчас нет Киева. И нет зоопарка. А штурмбаннфюрер Скорцени есть. Вот ему-то вы и понравились.

…Встреча со Скорцени состоялась в мае. Через два месяца после того, как его начали обучать диверсионной деятельности.

Куркову и раньше доводилось слышать о любимце фюрера. Герой нации действительно оказался таким, каким его описывали на словах и в газетах: мощным, подтянутым, высоким, с открытым большим лбом, со шрамом на левой щеке и цепким оценивающим взглядом. «Ценит себя мужик, — Куркову Скорцени тоже понравился. — Достойный противник».

Штурмбаннфюрер СС, инженер по образованию, а ныне — командующий 150-й танковой бригадой СС, указал ему тогда на стул напротив себя. Между ними находились лишь большой письменный стол и переводчик. Скорцени окинул собеседника не менее оценивающим взглядом и без всякого приветствия начал:

— Я не люблю предателей. И не только Германии. Впрочем, у рейха нет предателей. У него есть только враги. Явные и скрытые. Я не люблю предателей как явление. Вы меня понимаете? — Курков кивнул. — Предатель — существо мелкое, обреченное. Мелкое в своем духовном состоянии, обреченное — в физическом. Политое, вы предатель? — Вопрос прозвучал резко и неожиданно.

— Нет. — Подследственный не знал, как обращаться к собеседнику, и потому решил отвечать коротко и безлико. — Я не предатель.

— Вы постоянно лжете, господин Политов! Сначала утверждали, что являетесь лейтенантом Красной армии Шевцовым и перебежали к нам из-за страха наказания сотрудниками НКВД за невыполненное задание по обеспечению солдат продуктами питания. Так? — Переводчик переводил точно, слово в слово. Курков в ответ промолчал. — Впрочем, мы тогда быстро выяснили, что из русской армии действительно

сбежал один человек и что он не был заслан к нам людьми НКВД. А вот чтобы выяснить причину вашего побега, нам понадобилось некоторое время. Вы ничего не хотите мне сказать? К примеру, за что были осуждены?

Курков сидел, опустив голову.

Скорцени вскинул руку, посмотрел на часы.

— Господин перебежчик, у вас ровно тридцать минут, чтобы поведать нам свою историю. Правдивую историю.

Курков сжал пальцы рук. Ну вот, началось…

— Я — Политов Михаил Самойлович. Командир Красной армии. Действительно сидел в тюрьме, по политическим соображениям…

Скорцени жестом остановил его. Переводчик отреагировал по-своему:

— Штурмбаннфюрер СС, господин Скорцени дал вам тридцать минут, чтобы вы рассказали правдивую историю. Он недоволен тем, что вы нас снова обманываете!

Курков с недоумением воззрился на переводчика:

— Почему вы решили, что я вожу вас за нос?

— Я знаком немного с русским языком и знаю, что значит «водить за нос». Посмотрите на стол, господин Политов.

Курков снова повернулся к Скорцени и увидел перед ним папку серого цвета с тесемочками с правой стороны. «А ведь минутой назад ее не было», — мелькнула мысль.

— Вы удивлены, господин Политов? Это ваше дело. Уголовное дело.

Курков с трудом проглотил ком в горле:

— Откуда оно у вас?

— На втором допросе вы признались, что бывали в Киеве. Мы проверили: это оказалось правдой. Только вы не уточнили, по какой причине там были… — Скорцени развязал тесемки, и перед Курковым распахнулась его личная история почти пятилетней давности: протоколы, фотографии, свидетельские показания… — Как видите, у нас есть кое-какие материалы, связанные с вашей прошлой жизнью. Теперь, господин Политов, мы готовы вас выслушать.

— Да-а, — протянул Курков. — Такого оборота я не ожидал. Приперли, что называется, к стенке… — («Играй, Серега, играй! Пусть думают, что прижали тебя!») — Да делать, видно, нечего… Что ж, слушайте. Меня зовут Сергеем Ивановичем Шиловым. По национальности я украинец. Родился в Полтаве, в тысяча девятьсот десятом. Отца не помню, он погиб в Гражданскую. Мать работала в школе. Умерла в двадцать девятом: воспаление легких. Закончил школу. Поступил в институт. Проучился два года. Бросил. Понял: не мое. Первая ходка — в тридцать втором.

— Что значит — «ходка»? — перебил Скорцени.

— Арест и судимость. Дали пять лет. Еще повезло — судили в июне. А не то загремел бы по «семёрке»…

— Выражайтесь яснее, — остановил Куркова переводчик. — Господина штурмбаннфюрера интересуют все детали. Почему «повезло» и что значит «семерка»?

— Повезло потому, что посадили на малый срок. Можно, я закурю? — Скорцени утвердительно кивнул. — А «семёркой», — Курков с наслаждением втянул душистый дым, — у нас назвали закон от седьмого августа тридцать второго года. — И процитировал: — «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». По такой статье можно было и под расстрел пойти…