Двадцатое июля
Шрифт:
Шелленберг перевел дух: ну, вот и вторую мину проскочили.
— Я арестовал Канариса.
— Сопротивление оказывал?
— Нет.
— Лучше бы оказал. Надеюсь, вы не определили адмирала в тюрьму?
— Нет. Он в моем загородном доме. Под присмотром.
— Хоть одна приятная новость за утро. Кстати, где у вас ванная комната? Хочу смыть с себя всю дорожную грязь и как можно скорее. А вы пока выясните, где прохлаждается Кальтенбруннер. Мне необходимо с ним встретиться. Но перед тем я хочу прослушать выступление «фюрера».
Двадцатого июля, именно в тот момент,
Черчилля буквально бесило, что английские войска, в сравнении с американскими, продвигаются слишком медленно.
В штабе генерала Эйзенхауэра премьер-министру обрисовали довольно неприглядную картину. 18 июля англичане сумели прорваться к востоку от Кана. Им противостояли две немецкие дивизии: 16-я полевая люфтваффе и 21-я танковая. Обе, как было доложено, сильно ослабленные предыдущими боями. Однако на выручку немцам пришла 1-я танковая дивизия СС, которая и решила дело. Вечером британцы, выполнив так называемое «дневное задание», расположились для сна на открытой местности. Что и решило исход битвы. Перед рассветом немецкие «пантеры» расстреляли британцев, что называется, в упор. Сгорело более восьмидесяти танков вместе с экипажами. Кан так и не был взят.
Черчилль пребывал в ярости. Никакие объяснения он принимать не хотел. Британия явно сдавала позиции. Могущество, обретенное благодаря трудам сотен поколений лордов и пэров Великой империи, теперь, во время его премьерства, находилось под угрозой разрушения.
Выйдя на улицу из штабного трейлера, Черчилль подставил лицо крупным каплям дождя. «Господи, — слова новой молитвы складывались сами собой, — помоги! Подай знак, что мне делать? Как поступить? Ведь лишь во Твое имя, Господи, творим мы все дела на Земле…»
Сзади лязгнула дверь трейлера.
— Сэр, — позвал премьер-министра Великобритании полковник Ирвинг, — пришло срочное сообщение.
Из Парижа доложили: «На Гитлера совершено покушение. В Берлине начался бунт военных. Фактически они уже захватили власть. В Париже генерал Штюльпнагелъ арестовал весь состав СС и СД. В скором времени ждите гостей».
Черчилль осенил себя крестом: Господь услышал его молитву.
Кальтенбруннер налил из графина воды, залпом осушил стакан. Голову крутила тупая, отдающая в виски и выводящая из состояния равновесия боль. Хотелось снова залиться коньяком и тем самым заглушить ее. Но руководитель РСХА знал: даже какие-то несчастные пятьдесят граммов спиртного могут сейчас лишить его сознания. И тогда прощай карьера. Гиммлер в Берлине, об этом ему уже сообщили. Теперь следовало ожидать вызова.
Кальтенбруннер опрокинул в себя еще один стакан бесцветной и безвкусной жидкости, покинул кабинет и направился в тюремное помещение.
Допросы начались несколько часов назад. К настоящему моменту стали проясняться некоторые интересные детали.
Едва обергруппенфюрер пересек коридор и начал спускаться по лестнице, как его остановил окрик начальника службы безопасности СД, бригаденфюрера Карла Поста:
— Господин обергруппенфюрер, у нас чрезвычайное происшествие!
Кальтенбруннер скривился: не хватало еще на его больную голову дополнительных неприятностей.
— Что произошло?
— Во время проведения испытаний на полигоне «Хайделагер» пропала ракета Фау-2.
— То есть как это — пропала? — г В первый момент руководитель службы безопасности даже не смог сообразить, о чем идет речь. — Ее что, украли?
— Нет. Во время испытательного полета она, как планировалось, не взорвалась. И упала в районе деревни… — Йост достал радиограмму и прочитал: —…в районе деревни Близна. Упала в болото. Судя по всему, утонула. Трехдневные поиски результата не дали.
— Так в чем проблема? — Кальтенбруннер несколько успокоился. Кажется, происшествие не настолько уж и чрезвычайное.
— Следует достать ее из болота, — ответил Йост.
— Кому? Мне?
Помощник молча смотрел на еще не протрезвевшего до конца начальника.
— Вот что, Карл, — нашел наконец выход из создавшегося положения обергруппенфюрер, — передайте эту информацию Мюллеру. Пусть он и займется ею. В конце концов это и в его компетенции тоже.
Борман прошел к себе и заперся в кабинете. Следовало сосредоточиться и вновь, в который раз за последние дни, продумать последующие шаги.
Мысли постоянно возвращались к личности рейхсфюрера СС. Теперь единственной преградой оставался только он.
Собственно, Борман ничего не имел против смерти Гиммлера, как это было предложено Герингом. Но нужно смотреть в перспективу, а она не столь безоблачна, как кажется «Борову».
Война подходит к концу. И победит в ней отнюдь не Германия. К столь неутешительному выводу Борман пришел несколько месяцев назад. После получения от своих людей, работающих за рубежом, подробной информации о переговорах союзников относительно будущего послевоенной Германии. И Гитлеру со всем его окружением (а значит, и ему, Борману) в том недалеком «будущем» отводилась единственная роль: подсудимых. И, следовательно, повешенных.
Борман садиться на скамью подсудимых не собирался. Хотя было за что.
Именно он составил список документов оккупационной политики в войне с Советским Союзом, где предусматривалось все: от конфискации предметов искусства и вывоза их в Германию до предельно жесткого обращения с военнопленными и гражданским населением. Борман ловил идеи Гитлера на лету и тут же превращал их в действие — через меморандумы и приказы.
«Славяне должны работать на нас. Когда они перестанут нам быть нужны, мы от них избавимся. Прививки и немецкое здравоохранение для них — излишняя роскошь. Весьма нежелательна славянская плодовитость. Образование для славян опасно. Достаточно будет, если они научатся считать до ста. Для славян нужно такое образование, которое могло бы создавать из них беспрекословных подручных. Религию можно оставить, но лишь как средство отвлечения от реальности. Питание славянам необходимо дать такое, чтобы ти разве что не умирали с голоду. Мы, арийцы, — господствующая раса, и мы всегда должны стоять на первом месте/».