Двадцатое июля
Шрифт:
«Валет» истерично рассмеялся: а папашу Мюллера он все-таки провел! Не пошел к журналисту, как тот требовал. Пусть теперь гестаповец поломает голову, каким образом ему удалось исчезнуть из Берлина!
Дверь купе отворилась. Кондуктор. («Господи, да когда ж мы наконец, отправимся?»)
— Будьте добры, ваши билет и документы.
Гизевиус протянул бумаги. Служащий несколько минут изучал их, затем протянул беглецу и с широкой улыбкой произнес:
— Приятного путешествия.
Через пять минут он доложил ехавшему в соседнем купе лицу в цивильном костюме, но с удостоверением гестапо,
Машина притормозила возле ворот загородного дома главы внешней разведки. Гиммлер выглянул в окно. Перед ним выросла крепко сбитая высокая фигура руководителя РСХА, обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Правая рука взлетела в привествии.
— Что вы здесь делаете? — Гиммлер и не подумал поздороваться.
— Вальтер позвонил, сообщил, что вы прибыли из Ставки. Вот я и…
— И что? У вас нет дел в Управлении?
От Кальтенбруннера заметно несло перегаром. Гиммлер поморщился, но промолчал.
— Слава богу, с бунтовщиками справились. — Кальтенбруннер самодовольно улыбнулся. — В столице обстановка снова под нашим контролем, мой рейхсфюрер.
«Не под нашим, остолоп! — чуть было не сорвался Гиммлер. — Надо же быть таким близоруким кретином? А впрочем, именно из-за этого качества я его и взял когда-то на службу. По крайней мере предан. А преданность в наши дни дорогого стоит».
— Шелленберг у себя?
— Так точно,
— Ведите меня к нему.
Глава разведки только что принял ванну, но вышел к руководству в костюме, хотя и с мокрыми волосами.
Вместо приветствия Гиммлер произнес только одно слово:
— Где?
— Сейчас приведут. Вас оставить наедине с ним?
— Да. Но будьте неподалеку. Вы мне можете понадобиться в любой момент.
Когда Канарис вошел в кабинет, Гиммлер вздрогнул. Адмирал и раньше-то выглядел старше своих лет, а сейчас и вовсе стал похож на мумию. Правда, живую. Рейхсфюрер прикинул: «Как давно я не видел “Лиса”? Кажется, от дел его отстранили три месяца назад. Да, точно, три. Или четыре? Ладно, не важно…» Видимо, на внешнем виде адмирала отразились и частые вызовы к следователям, и постоянные нервные перегрузки, и непонятное положение в обществе, и семейные неурядицы со скандалами… Хотя нет, бывшего руководителя абвера состарило что-то другое. Страх? Беспокойство? Первое вряд ли. Второе — вполне возможно.
Гиммлер указал на стул:
— Присаживайтесь. Разговор нам предстоит серьезный и, я надеюсь, продуктивный. — Канарис тяжело присел, болезненно вытянув левую ногу. — Что беспокоит?
— Ревматизм. — Адмирал едко усмехнулся: — Подвальные помещения, даже столь комфортабельные, как у вашего подчиненного, опасны для старых костей.
— Ну, не таких уж и старых. — Гиммлер опустился на соседний стул. — Впрочем, сейчас многие живут в подвалах. Если вы помните, война…
— Точнее, конец войны.
— Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
Адмирал потер колено:
— Признаюсь, у меня нет особого желания общаться с вами. Но и выбора, к сожалению, тоже нет. Я ваш арестант.
— Я бы сказал иначе. Задержанный.
— Пусть будет так. Только в начале допроса мне хотелось бы получить ответ на один вопрос.
Гиммлер понял, какой именно вопрос хочет задать адмирал.
— Фюрер мертв. Вы же это хотели узнать?
— Да.
— Еще вопросы есть?
— Нет. В целом мне теперь понятно, что сейчас происходит в Германии.
— А мне вот, знаете ли, не понятно. — Гиммлер скрестил руки на груди: — Может, проясните ситуацию?
— Вы серьезно? — Канарис с недоверием посмотрел в стеклянное пенсне рейхсфюрера.
— Абсолютно. — Гиммлер вместе со стулом придвинулся ближе к собеседнику. — Несмотря на гибель Гитлера, заговор провалился. Вермахт проиграл. Но есть и те, кто выиграл. Вот они меня и интересуют.
— Бедный Генрих, — Канарис откинулся на спинку стула. — Радуйтесь, что остались живы и, в отличие от меня, находитесь по ту сторону тюремной решетки.
— Это всё, что вы мне можете сказать?
— На данный момент — да. Я ведь не знаю, с чем вы ко мне пожаловали. Впрочем, могу сказать больше: фюрер мертв, но фюрер жив. Так ведь? Однозначно и то, что вы отныне не на первых ролях. Кто-то перехватил у вас инициативу. Вас банально переиграли, рейхсфюрер.
— Никакой моей инициативы в деле покушения на фюрера не было!
— Оставьте. О готовящемся в Берлине заговоре не знала разве что спящая собака. И вас информировали обо всем детально. Простите, здесь найдется горячий чай? У меня в последнее время болит горло.
— Сейчас принесут. — Гиммлер, отвернувшись, громко распорядился принести чаю. — Итак, я вас внимательно слушаю.
— Могу высказать только гипотезу.
— Меня это устраивает.
— Тогда слушайте. Пока вы находились в Ставке… А вы ведь были там во время покушения, не так ли?
— Предположим.
— Так вот, пока вы наблюдали за агонией фюрера, здесь, в Берлине, шел передел власти. Именно власти. Но не места фюрера. Трон Гитлера занять никто не захотел. Так? — Гиммлер промолчал. — В итоге они решили работать с двойником. Или не они, а он. Скорее всего это был Геринг. Я прав? Честно говоря, трудно представить наркомана в роли главы государства. Пусть даже и серого кардинала
— Германия не знает, что «Боров» употребляет наркотики, — бросил реплику рейхсфюрер.
— Но мы-то с вами знаем! Трагедия последней войны заключается в том, что сначала нами управлял параноик. Теперь — наркоман. А где же умные, здоровые, целеустремленные лица? К примеру, такие, как вы? Правильно: как обычно, на второстепенных ролях. Любопытно: Геббельс и Борман уже поделили партию? Или они так и не смогли договориться?
— Этот вопрос еще не обсуждался.
— И не нужно ничего обсуждать. Буду очень удивлен, если «Хромоножка» поступит иначе. Однако вернемся к теме разговора. Итак, кто в результате недавнего передела власти выиграл больше всех? Чтобы ответить на данный вопрос, нужно знать, какую должность оставил для себя Борман. Насколько близок он остался к кормушке? Как известно, наш рейхслейтер предпочитает держаться в тени. А потому, Гиммлер, именно он и должен стать для вас основной загадкой. От того, какое место в новом руководстве определит для себя Борман, будет решаться и все остальное. Поверьте мне.