Двадцатое июля
Шрифт:
— Как вы представите мое дело новому руководству Германии? — задал ценный арестант очередной вопрос.
— А никак. Просто объявлю, что вы невиновны, — на лице Гиммлера заиграла довольная улыбка. — Ведь в действительности так оно и есть, и все об этом знают. А уж когда увидим их реакцию на ваше освобождение, тогда и начнем готовить представление вас к новой должности. Исходя из ситуации.
— Заманчиво. — Адмирал отставил чашку с недопитым чаем. — Но вы ведь только на слово мне не поверите?
— Совершенно
— Иван, хватит спать) Наш выход.
Сергей с трудом открыл глаза. Три часа назад он еле заставил себя заснуть. Все время вспоминался расстрел на Трутинском тракте. Где-то глубоко в душе он понимал, что глаза того лейтенанта никогда уже его не отпустят. И такая же пуля, какой он пронзил сердце молодого офицера, когда-нибудь достанет и его.
Глаза жгло, будто в них насыпали песку.
— Подъем, Иван. Сегодня ты будешь оберегать сон своих врагов. — Унтер-офицер Гельмут Ранке громко рассмеялся над собственной шуткой. — Вот уж никогда не думал, что буду патрулировать улицы Берлина с русским. Кошмар.
Курков облизал пересохшие губы:
— Аналогично, фриц. — Он прошел в клозет, сполоснул лицо, вернулся в спальное помещение, заправил кровать. — К тому же я не Иван.
Ранке осклабился:
— Я не все понял из того, что ты, Иван, сказал на своем недоразвитом языке, но слово «фриц» мне знакомо. Я два года воевал на Восточном фронте.
— И как впечатления?
— В Берлине лучше.
Уже через час четверо солдат из команды Отто Скорцени, в том числе Курков, патрулировали район Инвалиденштрассе и примыкающих к проспекту улиц.
Сергей внимательно присматривался к нумерации зданий. Где-то здесь, в этом районе, находился переулок Фюрстенвальде с домом № 17. Тот самый дом, в котором проживал журналист Штольц. Курков усмехнулся: как странно складываются события. С момента встречи с беглецом Бургдорфом еще и суток не прошло, а возможность помочь ему уже представилась.
— Чему улыбаешься, русский? — Ранке покрутил головой в разные стороны. — Тебя радует картина разрушенного Берлина?
— Нет. Просто вспомнил старый анекдот.
— Расскажи.
— Не имеет смысла. Вы его не поймете. Он про советского еврея.
— Евреи национальности не имеют. — Ранке достал фляжку с водой, сделал маленький глоток. — Они везде одинаковые. А потому нет ни советских, ни немецких евреев.
— Вы не любите евреев?
— А за что мне их любить?
Курков посторонился, пропуская женщину с детской коляской.
— Разрешите поставить вопрос иначе. Вы ненавидите евреев?
— А за что мне их ненавидеть? Лично мне они ничего не сделали. Ни хорошего, ни плохого.
— За такие слова могут упечь в концлагерь, — обронил Курков.
— А разве я их тебе говорил? — спокойно отреагировал Ранке. Он посмотрел вслед женщине, потом взглянул на небо и крикнул: — Фрау, советую вам поскорее найти бомбоубежище!
Женщина оглянулась:
— Спасибо, герр офицер.
Курков тоже поднял голову:
— Почему вы решили, что скоро начнется налет?
— Предчувствие. И поверь, Иван, оно никогда еще меня не подводило. — Ранке обратился к другим солдатам: — Не расходиться. Гельмут, где ближайший «бункер»?
Рядовой Гельмут Конрат развернул карту Берлина.
— Здесь. — Тонкий палец указал в неприметную точку на схеме города. — В двух кварталах отсюда, на перекрестке Инвалиденштрассе и Фюрстенвальде.
Курков нагнулся над разложенной на колене немецкого солдата картой. Вот он, тот перекресток. А вон на карте и нужный дом, в виде квадратика с номером. Теперь каким-то образом следует туда попасть. Другого случая может и не представиться.
— Вот и отлично. — Ранке поправил на голове пилотку. — Идем в том направлении.
Курков приостановился.
— В чем дело, Иван? — Немец недоуменно воззрился на солдата.
Сергей кивнул в сторону прохожих:
—А как же они?
— Не понял.
— Но ведь горожан, мирных жителей, накроет бомбой!
— Естественно.
— Их нужно предупредить о налете.
— Но тогда они предупредят других. — Ранке продолжал недоуменно таращиться на русского.
— Конечно!
— И где все они смогут спрятаться? — Унтер-офицер подошел к Сергею вплотную и произнес шепотом, чтобы не услышали окружающие: — Здесь, в этом квартале, всего два бомбоубежища, рассчитанных на пятьсот человек. А теперь посмотри по сторонам. В домах проживает не меньше четырех тысяч жителей. Плюс паника. Иван, ты хоть представляешь себе, какое столпотворение начнется здесь через десять минут, если я сейчас открою рот?
— Тогда его открою я.
Ранке усмехнулся и медленно, с нарочитой неохотой извлек пистолет из поясной кабуры:
— Открывай. Это будут твои последние слова. И, поверь, они не дойдут до ушей Господа Бога.
Две проходившие мимо девушки, доселе оживленно что-то обсуждавшие, увидев двух явно агрессивно настроенных военных, в испуге примолкли.
— Но вы ведь сами, господин унтер-офицер, только что сообщили женщине с ребенком о налете!
— Вот именно, с ребенком. У меня тоже есть десятимесячный сын, и дай бог, чтобы и мою Эмму кто-нибудь предупредил о грозящей опасности.
— Но разве та женщина не начнет сейчас предупреждать других о бомбежке?