Двадцатое июля
Шрифт:
— Исключено. Именно потому, что у нее ребенок. В первую очередь она будет думать о нем. И о том, что поблизости всего два бомбоубежища.
Русский заглянул в глаза офицера, но, кроме глубокой тоскливой бездны, ничего в них не разглядел.
— Это преступление, господин унтер-офицер.
— Это война, господин солдат. — Начальник патруля спрятал оружие. — Идемте, пока у нас еще есть время.
Потрясенный до глубины души, Сергей как сомнамбула двинулся следом.
Вот тебе и война. Куркову вспомнилась Москва 1943-го.
Бомбандировка началась через двадцать минут. Когда первая бомба накрыла жилой дом на Инвалиденштрассе, Курков находился уже в так называемом «бункере». Бетонное помещение освещалось синими лампами, отчего бледные, перепуганные лица горожан напоминали театральные маски. Люди спускались сюда только с самыми необходимыми вещами: одеждой и небольшими чемоданчиками, в которых помимо медицинских препаратов лежали бутерброды и термосы с чаем.
По деловитости, с которой берлинцы располагались в помещении, Курков догадался, что они спускаются сюда уже не в первый раз. И, похоже, многие из них научились предчувствовать время налетов не хуже унтер-офицера Ранке.
Разрывов бомб слышно не было, но с каждым из них все помещение содрагалось так, будто эпицентр взрыва находился не сверху, а где-то под землей.
В бомбоубежище имелся водопровод с теплой вонючей водой, так что жаловаться не приходилось: во многих кварталах и такого счастья не было. В правом дальнем углу находилась санитарная комната, в которой всегда дежурила хотя бы одна медсестра. На случай, если появятся раненые или кому-то из женщин настанет пора рожать.
Места общего пользования охранялись дежурными.
— А это зачем?
Ранке посмотрел на дежуривших возле клозетов стариков:
— Чтобы не было самоубийств.
— В сортире?
— Представь себе, да.
«Хреновы ваши дела, фрицы, — пробормотал про себя Курков, — коль вы по нужникам вешаться начали».
Несмотря на то что бомбардировка началась неожиданно, в «бункер» успело набиться огромное число людей. Основная масса стояла, однако места все равно не хватало. Вскоре на потолке и стенах бомбоубежища образовался конденсат. Дышать становилось все труднее и труднее, а толчки от взрывов и не думали прекращаться.
Кто-то додумался зажечь свечу и поднять ее на уровень груди. Уже через минуту она начала гаснуть.
— Поднимите детей! — голос Ранке прозвучал неожиданно громко и жестко. — Выше! Выше поднимайте! Наверху воздуха больше!
Еще спустя несколько минут Курков почувствовал легкое головокружение. Следствие недостатка кислорода.
— Конрат, — голос унтер-офицера доходил до сознания Сергея словно сквозь толстый слой ваты, — открой дверь выхода! Все на улицу!
— Там бомбы, — смог выговорить Курков.
— А здесь задохнемся.
Люди устремились к выходу. Толкаясь, падая, наступая на упавших, не обращая внимания на их крики и стоны. Детские вопли перемешались с воем женщин и стариков.
Кто-то сильно толкнул Куркова в спину. Он упал на бетонный пол. Попытался подняться, но удар в висок металличсеким уголком от чемодана вторично свалил его с ног. Женский каблучок больно впился в руку. В голове нарастала боль. Пальцы правой руки сжали рукоять автомата. Ненависть волной захлестнула остатки его сознания.
Неожиданно вокруг образовалась пустота. Курков почувствовал, как кто-то перехватил его поперек туловища и поволок к выходу.
Первое, что увидел Сергей, оказавшись наверху, был дым. Горели все близлежащие дома. Авиация поработала отменно: разрушила с полквартала. Прибывшие пожарные машины безуспешно пытались погасить пламя, съедавшее квартиру за квартирой.
— Жив? — Рядовой Конрат сбросил изрядно потрепанное тело Куркова на заваленный обломками кирпича тротуар. — Нам повезло. Самолеты улетели.
— А если будет вторая волна? — Курков откашлялся, с трудом поднялся на ноги.
— Не будет. — Ранке отвинтил крышку фляжки, налил воду в сложенную корабликом ладонь, ополоснул лицо. — На сегодня достаточно и этого.
— Это вы так решили?
— Нет, не я. Герман Геринг. — Ранке поднял руку вверх и чуть наклонил ее в сторону севера. Проследив за направлением его пальцев, Курков увидел в небе маленькие точки. — Люфтваффе, — пояснил начальник патруля. — Правда, как всегда, с опозданием. — Потом он еще раз провел мокрой рукой по лицу и со вздохом сожаления объявил: — Все, пора опять нести службу.
Аэродром должен был показаться с минуты на минуту. Гиммлер повернулся к Шелленбергу:
— О чем вы говорили с Канарисом после моей встречи с ним?
— О будущем.
— Слишком объемный ответ. Меня интересует конкретика.
— Адмирал спрашивал, насколько он нам может доверять.
— И что вы ему ответили?
— Что в сложившейся ситуации речь идет не о доверии, а о совместных действиях, могущих помочь всем нам не только сохранить свои жизни, но и упрочить позиции в высших эшелонах власти.
— И как он отреагировал?
— По-моему, не поверил.
— Я на его месте поступил бы так же. — Гиммлер задернул окно черной шторкой. — Тем более что практически вы повторили мои слова. Вальтер, вам придется серьезно с ним поработать. Но помните: Канарис — хитрая лиса. Может переиграть кого угодно. Так что для начала вам надо придумать правильную затравку.
— Я займусь этим в самое ближайшее время.
— Только не забывайте, что времени на прощупывание почвы у нас нет. Действовать нужно быстро и напористо.