Двадцатый век век и не только
Шрифт:
На третий день пошёл на горькую встречу к родным Илюхи Захарова, принёс фуражку. Мать Ильи зарыдала, увидев на внутренней стороне химическим карандашом рукой сына написано «И. Захаров».
На столе закуска, самогон, выпили, помянули, Платон стал рассказывать:
– Геройски погиб Илюха, что тут рассказывать? Да он и был героем, это все знают. Посёлок этот называется Мама-Хатун у реки Евфрат. В библейском месте, значить, погиб Илюха. Идём, значить, мы, а на нас сотня турок как выскочит и ну саблями махать. А Илюха шашку вынул и на них. Ну, Илюху вы же знаете. Он всегда был такой. Один против десяти. А что ему? Казак! А хоть и против двадцати. Но врать не буду. Пятеро было против него, пятеро. А тут и сотня наша шестая во главе с прапорщиком Сорокиным подоспела. Ну, вы знаете Ваньку Сорокина? Порубали мы басурман в мелкую, мелкую капусту. Глядь, а Илья ваш весь в крови. Кончается, значить. Иван Лукич даже прослезился.
– Ванька Сорокин? – спросил кто-то из родни. – Да он каменный.
На него зашипели, Платон продолжил:
– Да и мы все, прямо сказать… Да. Ну, чего говорить? Священник, да, отпел, причастил, исповедовался всё как положено. Перед смертью и вас всех вспоминал, велел кланяться и простить его, если в чём виноват. И вам поклон, Фёдор Матвеевич, и вам, Прасковья Ивановна. А тебя Грушенька, как он любил… Как он любил тебя, Груша.
Груша зарыдала в голос. А Платон передавал поклоны всей родне Захарова, моля Бога, чтобы никого не пропустить и, тем самым, не обидеть.
– И схоронили Илью честь по чести на кладбище. Там русские живут. Не в этом селении, ну, там недалеко. Они не православные, хотя в Христа верят, в святых – нет, но и не мусульмане. Какие-то такие чудноватые.
Родные Ильи Захарова выли в голос, Платон вышел на крыльцо покурить. К нему вскоре присоединился и отец Ильи.
– Загибал ты здорово, Платон, – сказал он. – Оно и правильно. Как на самом деле погиб Илюшенька?
– На засаду нарвались, Фёдор Матвеевич. Пуля в лоб, даже вскрикнуть не успел.
– Ну, слава Богу, – перекрестился Фёдор Матвеевич, – хотя бы не мучился сыночек мой.
И слёзы покатились по щекам старого казака.
Дня за три перед возвращением назад к Платону пришла Лидия Сорокина. После взаимных приветствий и ненужных вопросов она спросила:
– А почему моего Ваню не отпустили?
Платон даже растерялся.
– А я почём знаю? – развёл он руками. – Начальству видней. Ваня твой незаменимый человек, гордись.
– Да что мне гордиться? Если он на хорошем счету, то почему его на побывку не отпустили, почему у него звание не казачье?
– Учился на прапорщика… Не знаю.
– Я его видеть хочу, Платоша. Возьми меня с собой.
– Куда?
– Да в Турцию эту вашу проклятую.
– Да как, Лида, как?
– Как ты поедешь, так и я поеду.
– Лида, ты жена, дочь и невестка военных людей и понимать должна, что армия – это не базар какой-нибудь, не ярмарка. Кто хочет, тот и приезжай.
– Придумай что-нибудь, Платошенька.
– Придумай. Да я и не один возвращаться буду.
– Ну, собери их всех, Платошенька, я поговорю с ними. Я очень хочу видеть своего Ванечку.
И Лидия заплакала.
– Лида, хватит тут сырость разводить, соберу. Приходи.
На следующий день в гостях у Кузнецова были хорунжий Пащенко и приказной Меркул Бублик. Они были очень удивлены поводом собрания и тоже не очень понимали, как и, главное, зачем это делать.
– Казаки, – сказала Лидия, – в этом году ваши семьи будут молоть зерно бесплатно на нашей мельнице, если вы мне поможете встретиться с Ваней.
– Лида, зачем же так, – сказал Платон, – Иван наш командир, наш боевой товарищ…
– Но от бесплатного помола не откажемся, – сказал Пащенко.
– Да, – сказал Бублик.
– И как мы это провернём? – поинтересовался Кузнецов. – В поезде народ мужеского пола исключительно и патрули военные на вокзале. А если заметят? Разрешения-то нет.
– Не заметят, – сказал хорунжий, – переоденем её в казака и всё.
– Нам же её только в поезд посадить, – поддержал хорунжего Меркул. – А поезд ночью отправляется. Никто и не заметит, что это не казак, а баба. Трое суток уж как-нибудь…
– А там, в Сарыкамыше?
– А в Сарыкамыши все связисты друзья да приятели Сорокина, – сказал Меркул, – предупредят его о приезде жены. А там уж сам сообразит, как действовать.
– Наш командир полка, войсковой старшина Калмыков ценит и уважает Сорокина, – сказал Ващенко. – Неужели он не поймёт и не уважит Ивана в таком деле?
– Да от Мама-Хатун до Сарыкамыша верхами четыре дня скакать. Какой у него отпуск будет?
– Хоть день да мой, – вставила своё слово Лида.
– Да, – сказал Меркул.
Казаки долго спорили и рядили, как всё это сделать по уму. Лидия с надеждой и тревогой переводила взгляд с одного казака на другого. Наконец, казаки решили:
– У вас в доме есть казачья форма? – спросил Ващенко.
– Есть.
– Вот подготовь её под себя, что бы не мешком сидела, погоны и всё прочие, там бурку, папаху… И послезавтра поедем.
До Владикавказа добрались без приключений. Перед поездом на вокзале Лидия переоделась, и перед изумлёнными казаками предстал молоденький есаул.
– А скромнее по чину погонов не было? – спросил Кузнецов.
– А разве эти не скромные? – изумилась Лида. – Они же без звёздочек и с одной полоской.
– Прости ей, Господи, это баба, не ведает, что творит. Волос длинный, ум короткий. А с двумя просветами и тоже без звёздочек, это уже полковник.
– А я кто? – спросила Лида.
– Пока есаул. Потом идёт войсковой старшина, потом полковник.
– Хорошо ещё, – сказал хорунжий Ващенко, – что у Ивана генеральских погон не нашлось. Я говорил о форме рядового казака. Пойдёмте, господин есаул, а мы за вами.