Дважды два — четыре
Шрифт:
На склонах опять появились туры.
Быть может, смилостивилась и ответила королевна Даль охотнику и художнику Гордавадзе?..
Вожак остановился у озера, как в первый раз. Он осторожно наклонил голову и прислушался.
Это было животное редкой красоты, с маленькой головой, увенчанной огромными, тяжелыми рогами. Он стоял против солнца, и весь был виден охотникам — весь, от неподвижных рогов до неподвижных копытец.
«Сейчас я убью го! Выстрелю и убью его…» — молился охотник.
«Скорей! — кричало что-то в Натэле. —
Охотник нажал курок.
Баран взвился ввысь, полетел к небу… И рухнул.
«Благодарю тебя, моя королевна. Благодарю тебя, королевна… Я сван, ты признала меня за свана».
Охотники танцевали, прыгали, обнимались.
Потом, подойдя к озеру, они принялись свежевать тура. И вдруг Натэла заметила на гладкой поверхности озера щепоть табаку.
— Я тебе говорила, я тебе говорила…
Так вот отчего они ушли в первый раз… Когда он вынул кисет, чтоб набить отцовскую трубку, ветер отнес щепоть табаку к озеру, и тут вожак, со свойственным турам обонянием, учуял людей.
Охотники поели, напились воды. Стало смеркаться. В густо-синем небе вырисовывалась луна, еще не начавшая светить. В небе стояла луна, а в долине и на полях — сумерки. Ушла с вершин королевна Даль — скрылось злое и ясное солнышко.
Гордавадзе тащил на плече огромную тушу. Рога барана чертили на камнях таинственные заклинания.
И вот спускавшийся в селение Калё охотник забыл все на свете. Он «тал просто — и только — художником.
Лицо художника Гордавадзе было насмешливо. Он подтрунивал над собой, над Натэлой, над королевной Даль…
Он думал теперь о досках. Вот так — о досках… Правда, это были не совсем обыкновенные доски, а очень гладкие, загрунтованные, продолговатой формы. На этих досках он писал красками. Кроме досок, Гордавадзе рисовал еще на бумаге. Но только наброски.
Пожалуй, ни один японский набросок ему не удастся перенести на доски… Что там было… Ах да… Это были зонтики. Зонтики, зонтики, зонтики… Паутина зонтиков. Пятна зонтиков; под ними легкие головы женщин; лица едва намечены. Чернота волос и яркие зонтики.
«…А сколько времени сейчас в Токио? Там, пожалуй что, день?..»
Синея, лежало внизу селение Калё, светясь огнями уличных фонарей. Свет электричества осветил Ингур и древнюю башню на черном камне посредине реки.
А Натэла тем временем плыла на плоту «Кон-Тики».
«Мы приближаемся к берегу! — говорит капитан. И сверкает очками. — Там — золото!»
«Уж будто! Откуда ты это знаешь?»
«Как так — откуда?.. Странное дело. Я изучал. Проглядывал!..»
Охотник в сопровождении оруженосца вошел в свой кор [2] . Ему навстречу выбежали отец и младшие братья. Навстречу ему вышел дедушка Гордавадзе. Домашние окружили охотника. Радуясь, они поздравляли его с удачей. Горного козла разрубили на части и пригласили на ужин соседей.
2
Кор —
4. Проклятие дэвов
Они спускались к Желтому озеру. Впереди — Натэла (она держала за руку Ивано, двоюродного братишку), за ней — Жужуна, и самым последним — Костя.
Спуски здесь крутые и каменистые. Ясно, горы. Но девочки и маленький Ивано не наклоняли головы, чтобы поглядеть вниз. Их поступь была естественной поступью горцев: зрячие ноги, бесшумный бег коз… Спускаясь вниз, они всегда держались прямо. Ведь женщины гор умеют носить на голове кувшины с водой и ухитряются не выплеснуть оттуда ни одной капли.
А Костя… Да что там и говорить: очкарик!.. Ну, а поскольку очкарик, надо остановиться, поправить очки, то, се… Не то чтобы Косте трудно было угнаться за девочками (после восхождения к монастырю ему все было нипочем), но ведь неловко ходить по горам с расшнуровавшимися башмаками… Остановись, горец — гроза баранов, завяжи-ка шнурки ботинок, а заодно уж и передохни…
Завиднелось Желтое озеро. Его вода до того прозрачна, что просвечивает желтое дно. А на бережках камни, гигантские, припорошенные снегом…
Уйдя за пихты, девочки быстро разделись и побежали к озеру, храбро шлепая по грязи и снегу босыми пятками.
У Натэлы намокли волосы, сползла с головы лента.
— Вы синие, — говорит Костя. — Возвращайтесь. Хватит, Жужуна. Давай назад.
— А ты давай в озеро, — отвечает Натэла. — Или это правда, что будто в Москве бассейн и в нем зимой кипятят воду, как мы кипятим чай?
— А как же? Вот именно!.. А главное, что ты в этом якобы совершенно не сомневаешься. Правда, Натэла?.. Да, между прочим, я давно хотел спросить у тебя, отчего ты такая липучая?
Натэла молчит. Она смотрит на Костю, чуть приоткрыв рот, расширив глаза. Потом очень медленно выбирается на берег, уходит за пихты к Жужуне…
— Костя? — спрашивает Жужуна, выглядывая из-за пихт. — Ты что? Ты опять обидел Натэлу?
— Надоели вы мне со своей Натэлой!
А Натэла молча, не оглядываясь, уже бежала куда-то вверх.
— Натэла!.. Натэла!..
Она не ответила. Перепрыгивая с камня на камень, Натэла шла вверх, все вверх…
Трава на горных лугах высокая. По колено Натэле. Трава зеленая. Сильно зеленая. Тут и там маки.
Натэла не любит маков…
Она топчет маки ногами, обрывает макам головки.
«Не будет маков… Не будет маков…»
Но их так много!..
— А ну вас! — вдруг говорит Натэла.
И бежит дальше.
Взлетает орел.
— Угу-гу!.. — говорит Натэла. — Уле-лу! — пугает его Натэла. — Пропади! Сгинь!
Вот камень. Большущий. Натэла толкает его ногой, и, сорвавшись, камень с грохотом летит в пропасть.
Даже странно, чтобы одна девчонка могла наделать в горах столько шуму.