Дважды два — четыре
Шрифт:
— Больная просит Лунгстрема… Разрешите, я его разыщу!
— Нет у нас такого врача! Выдумают тоже — «Лунгстрем»!..
Но это было одно-единственное ее желание. И она была так больна!..
Богданов стоял в саду больницы имени Боткина.
Из соседнего корпуса вышел человек небольшого роста в белом халате. За ним, как свита, шли доктора и студенты. Он шел стремительно… Лицо его было холодно. Более того — оно было надменно. Но Богданов узнал его.
— Это доктор Лунгстрем? — спросил он, схватив санитарку за руку.
— Какой вам еще Лунгстрем? Это Долговлас.
Лунгстрем-Долговлас вскинул на Юру узкие насмешливые глаза. И вдруг глаза эти, густо-коричневые, без блеска, как будто бы вспыхнули.
— Прошу вас… — забормотал Юра. — Я вас очень, очень прошу… Шалаеву…
— Я помню эту больную, — сказал Долговлас. — Гемолиз?.. Не надо отчаиваться. У нее на редкость здоровое сердце. Шалаева?.. Выживет.
— Спасибо!.. Спасибо… Она… Она все время зовет Лунгстрема. Я знаю — здесь нет никакого Лунгстрема. Лунгстрем — это вы. И я вас прошу, понимаете! Я… я… — выдохнул Юра. И отвернулся.
12. «А-ах, Людмила, ты…»
Легковушка бежит вперед. Нет, не вперед, а вверх. Водителем — комсомольский секретарь Ивано.
Рядом с Костей — дикий Натэла. Она тоже едет в селение Калё. В гости к своему прадедушке — пастуху Гасвиани.
Натэла в брюках и куртке. На голове у нее неизменная голубая лента… Не замечает Костю. Третирует Костю… Даже, можно сказать, презирает Костю. То и дело выкрикивает что-то гортанно и коротко. И хохочет. Рот у Натэлы полуоткрыт. На щеках румянец. Натэла смотрит в окно…
Внизу, далеко внизу — Местия.
Сверху Местия кажется очень маленькой, будто видишь ее с борта самолета. Башни, башни, облитые солнцем. А горы лиловые…
Под тропой, под колесами движущейся машины, — кроны цветущих яблонь и груш. Летят орлы, широко разбросав крылья. Летят под машиной, а думают, что выше всех, потому что — птицы.
«Как я встречу ее? Что ей скажу? А что ей надо сказать?..»
А водитель машины, секретарь Ивано, не торопится. Рядом с ним ружьишко… Он то и дело останавливает машину, стреляет в горных индеек. Они падают жалкие, махонькие, опустив головы с поникшими клювами.
Когда Ивано стреляет, Натэла, выскочив из машины, останавливается поблизости и быстро-быстро лопочет что-то по-свански.
Он отдает ей ружье… Стреляет она. Почти не целясь… Влет, влет!
Взмахнула руками. В одной зажато ружье. Она счастлива. В траве у ног ее — окровавленный, вздрагивающий комок: птица с поникшим клювом. Экая, право, странная девочка…
Река.
— Ингур, Костья. Гляди, Ингур, — говорит Ивано.
На гигантском камне посредине Ингура, окруженная бурлящими водами, — башня.
…Домишки, дома, изгороди. Площадка для волейбола, огромное здание начальной школы, магазин, у дверей — продавец. Остановился и смотрит из-под руки на мчащуюся машину.
…Толпа людей. А впереди — девочка. Очень худая и очень тонкая. В черном платье и черной косынке. На ногах у нее такие же черные тапки, как на ногах учительницы. Девочка едва приметно сутулится, делает какое-то неуловимое движение и бежит. Бежит навстречу Косте, быстро-быстро перебирая
Часть третья. Саванэ
1. Брат и сестра
— Ты устал, братец, устал, да?.. Идем, Тэтнульд. Покажем братцу, какую мы для него приготовили комнату.
— Жужуна, как ты могла одна? Одна в целом доме? — оглядываясь, шепотом говорит Костя.
— А я не одна, братец. Здесь был Тэтнульд. Он — мамин… Но этим летом у дедушки Гасвиани умер сторожевой пес. Пастуху без собаки никак нельзя. И вот я велела Тэтнульду… Только он все-таки иногда возвращается… Я его бью, бью… А он возвращается.
На дворе ночь. В открытые окна комнаты большого дома Розии Шалаевой заглядывают деревья… По улице проходит кабан. Да нет — кабаниха. За ней малюсенькие поросятки с длинными рыльцами. Идут. Отбрасывают тени. Вот свинья подняла пятачок и хрюкнула… В пятачке ее влажного носа отражается серебряный полумесяц. Вдалеке, за аспидными, скучными крышами, угадываются горы. А там, совсем-совсем далеко, белеет что-то в темноте ночи.
Снег!..
За окнами тишина и тьма гор. А в комнатах Розии Шалаевой стены сплошь уставлены стеллажами. На стеллажах — книги. Они жмутся друг к другу, поднимаются до лепного низкого потолка.
И эта женщина, — женщина, которая прочла столько книг, — ходила совсем одна по дальним и узким тропам… Ведь она была доктором… Значит, и ночью ходила, и днем… Ну, а может, ездила?..
А какие они — эти дальние села?.. А какие к ним ведут тропы?.. А как она добиралась к своим больным? Может, на ослике, как старик, которого они встретили по дороге с дядей Карло?
В комнате, которую Жужуна приготовила Косте, стоят цветы. Цветы повсюду — в стеклянной банке на подоконнике, на полу в ведре… Золотые шафраны, колокола рододендронов, голубоватые колокольца. Небось лазила за ними наверх — в горы! Вот она, стоит дышит, старается улыбнуться Косте. «Кто ты, какая ты, мой второй самый близкий для меня на земле человек?.. Глаза твои как у нашего папы! Папины. И сутулая ты немножко, каким был папа. А отчего ты такая скрытная и такая вежливая?..»
— Тебе здесь нравится, братец? — застенчиво спрашивает Жужуна.
Что бы ему ответить: «Еще как нравится!»
Но Костя молчит…
Не дождавшись ответа, она, вздохнув, заботливо раскрывает его чемодан.
И вдруг — что же это? Жужуна от радости приоткрывает рот. На пол вместе с грязной рубахой, трусами и майкой Кости вываливаются розы. Вся комната переполнена их тонким и острым запахом… Щедрый дождь алого, пунцового, ярко- и бледно-розового… Первый раз Костя видит счастливым, порозовевшим ее задумчивое лицо.