Дважды два — четыре
Шрифт:
Он засек ее в самом ее разгаре. Так вот, оказывается, как здесь люди живут.
Вот муж учительницы — учитель. Сидит у радиоприемника. Музыка бежит сюда откуда-то издалека. Откуда? Этого Костя не знал. Не английский язык. Должно быть, из Франции. Может, из самого Парижа. А французы и знать не знают небось, что их песенка добежала до города Местии, к подножию вот этих башен, которые едва виднеются из окон в темноте. Во мгле угадываются они, во мгле… Темнее темного неба. Горы возвышаются одна над другой — странные, с округлыми, мягко
Учитель сидит в мягком кресле, читает английскую газету. Он одет в куртку. На ногах у него домашние шлепанцы. Его белокурые волосы гладко причесаны. Держит газету ухоженными руками, а на безымянном пальце учителя два кольца: одно обручальное, а другое с зеленым камешком. А на стене — оружие: кинжалы кривые и короткие, кинжалы длинные, в серебряных ножнах. Стена перед мужем учительницы вся сплошь увешана оружием. И рогами туров.
На тахте — ковер. На стене — ковер. Буфет полированный, точь-в-точь как у Юлика в Москве.
А как доставили этот буфет наверх, в горы? Очень просто: ехал, ехал — доехал. И встал тут. А чего же особенного? Дом как дом. Большая теплая комната.
Так вот как, значит, здесь люди живут. Сидят по вечерам в комнатах, надев вот эдакие шлепанцы, и читают разные иностранные газеты. И вот как сдержанно и вежливо улыбаются гостю, и вот как учтиво приподнимаются навстречу ему…
Учитель моложе учительницы. Удивительной она кажется рядом с ним, в своей черной одежде, в своем широком черном балахоне.
Собирает на стол. Платье колышется вокруг больших и сильных ног… Носятся следом за нею, вот эта черная юбка, плывут складки, кружат над мягко ступающими ногами.
Так вот как здесь люди живут! Хорошо и обыкновенно. Только разве подсмотришь, разве подслушаешь, любят ли эти двое друг друга, и разве догадаешься, о чем они друг другу наедине говорят?..
Из кухни в комнату тянет теплом и вкусными запахами. Звенит посуда. А она, учительница, словно большая черная птица. Но лицо до того человеческое, доброе, мягкое, с широко расставленными синими глазами…
— Натэла! Натэла!
Не отзывается. Не иначе, как он и на самом деле уж очень дикий, этот Натэла!
«Парле муа де ламур», — бормочет радио, вплетаясь в тихое мычание коровы и блеяние овцы.
— «Парле муа де ламур», — рассеянно подхватывает учитель, который, если верить стенам его комнаты, любит и неплохо умеет убивать туров.
Здесь все и обыкновенно и удивительно. И эта шкура, и гудение печки на кухне, и эта словно бы не всамделишная, а выступившая из сказки большая рука с серебряным блюдом, и эта улыбка.
А там, за окном, — горы. Горы и горы. Ничего, кроме неба и гор.
Уютно. Тепло. Очень хочется закрыть глаза и уснуть. Он дремлет. Тысячи неслышных сверчков принимаются верещать из углов, рассказывая обо всех домах на земле, где мир и покой.
Но в Сванетии
В Сванетии нет сверчков. В Сванетии — козы. И дикий кабан. Форель и ослик. А сверчки здесь не водятся. Они любят тепло, сверчки. А какое особенное тепло Может быть в холодной горной стране, самой высокой в мире, самой близкой к небу, звездам и месяцу?
— Ну вот, ты собралась его кормить, а он спит! — слышит Костя насмешливый голос учителя.
9. Ночь
Его уложили спать в летней комнате. Здесь стояли четыре большие никелированные кровати, покрытые стегаными одеялами. Видно было, что комната необжитая, что давно лежат на кроватях эти крахмальные простыни и что давно никто не ходил по натертому полу.
Два окна. В окна глядятся горы. А у подножия гор что-то плоское, не иначе — берег Ингура. В тишине комнаты, в тишине дома слышится равномерное дыхание реки.
Там, за окнами, — выбивающаяся из земли травка, площади, дощатые тротуары, кустарник. Там, за окнами, — царство прозрачного воздуха и больших дальних звезд.
…Последняя ночь отделяет его от Жужуны. Завтра утром он уже будет в селении Калё. Завтра из обыкновенного мальчика Кости он сделается «досточтимым братом».
Оторвавшись от темной стены, взметнулась бабочка с крыльями, большими, как простыни. На свежеокрашенный пол от ее полета ложатся длинные бархатные тени.
…Колхоз Калё, где Жужуна, высоко в горах. Там луга, которые так красиво зовутся в учебнике географии альпийскими лугами. Там лед, он старый. Ему много столетий; камни на этих льдах зовутся моренами. За это время разрушались стены домов, воздвигались новые стены… Были войны, реки меняли русла, а лед все жил, жил…
Завтра он, Костя, увидит селение Калё.
Не спится… В столовой во время ужина он чуть не заснул, а сейчас отчего-то не может спать.
Отчего он не спит? Кровать мягкая, простыня прохладная, одеяло пухлое. Зачем он подпер подбородок ладонью, как будто боится опустить голову на подушку?
Что-то тихонько звенит за стеной. Должно быть, моет посуду учительница. Задребезжала ручка ведра. Так и есть: не спит хозяйка на кухне. А вот и дверь потихоньку скрипнула. Скрипнула дверь, и в комнату прорвалась узкая полоса света.
— Не спышь? — спросила учительница. — Тебе страшно? Хочешь, я посижу?
Мягко ступая большими ногами по темному полу, учительница подошла к кровати, оправила одеяло. Оправляя его, наклонилась к мальчику. От ее больших рук, от ее большого черного платья, от ее черной шали потянуло нежностью, которую он не знал, но будто видел когда-то во сне, когда был маленьким.
Его мама носила короткие платья. И волосы у мамы, как у Натэлы, короткие. После умывания мама их встряхивала, как Костя, и от волос летели брызги.