Дважды два — четыре
Шрифт:
У мамы не было больших, теплых и добрых рук. Мама никогда не спросила бы взрослого Костю: «Тебе не страшно?» Никогда вот так не подошла бы, не оправила на нем одеяла, не положила бы ни с того ни с сего руку ему на голову.
А может, есть на земле шестой материк? Материнство? Когда-то давно он жил на этом дальнем материке. Перебирал короткими ножками, обутыми в вязаные башмачки, по теплым коленям мамы, трогал ладонями мамину щеку, цеплялся за ее юбку, когда учился ходить… И все-таки его молодая красивая мама была не то мама, не то мальчишка.
И, радуясь и удивляясь, он понял всю меру света дважды открытого им сегодня
Здесь все другое. Это — Сванетия… Ясно!
«Женщина могуча… Недаром Землю и Смерть называют женщиной, как наших матерей».
Стало быть, каждое слово — правда в письме дедушки Гасвиани… Ведь раньше, до приезда в Местию, он, Костя, был человек совершенно темный и ничего такого не понимал.
— …Способный, такой способный, — услыхал Костя и понял, что это учительница рассказывает ему про Жужуну. — Он такой хороший, такой спокойный. Я тоже хотела быть научный работник, а стала учительницей. Не могла без Сванетии. Он способный, как Мария Кюри. Он будет как Мария Кюри.
Она говорила, и Косте казалось, что светится даже мягкий голос ее в темноте комнаты.
— А почему у вас платье черное? — ни с того ни с сего спросил Костя. — И платье, и косынка, и шаль?
Она удивилась.
— Это траур, Константинэ, разве ты не знал? У нас носят траур, когда умирает близкий. Это траур по брату. Он умер два года назад. А в Москве у вас разве не носят траур по тем, кого любил?.. Ты из Кахетии, — сказала она, помолчав. — Мы знаем, ты был в Кахетии, зарабатывал для сестры. Глупи. Ты мальчик. Секретарь Тэлави сообщил в райком Местии, что ты работал, Константинэ. А потом попал в наводнение. Нам сказал Борис. Сегодня утром в школу позвонил Борис… Трудно было тебе? — Она вздохнула. — Ты заслужил сестра. Он теперь тебе настоящий родной сестра. Помнишь вашу сказку — я люблю эту сказку — про сестрица Аленушка и братец Иванушка: «Выпей меня», — говорит речка; «подвяжи меня», — говорит ветка… Тебе трудно было, Константинэ… Ты спи, спи…
Она говорила так тихо, что он не слышал, а угадывал слова ее. Подоткнула со всех сторон одеяло. Ушла. Устала, видно. Да и как не устать? Стирала, мыла полы, доила корову, собирала на стол, кормила-поила чужого мальчика. «Он очень способный. Он — как Мария Кюри…»
Дверь закрылась… Намаялась, пусть отдохнет. Все спят. Дремлет коза, привязанная веревкой к дереву, что у порога Дома. Стоит неподвижно, опустив голову. Над ней ночь, небо в звездах и блекнущий, уходящий в небо серп полумесяца.
Спят коза, корова, деревья, башни, а мальчик не спит. Не уснуть мальчику.
10. Братец Иванушка
«Тебе было трудно, Константинэ…»
Может, и трудно, только он об этом не знал, не успел задуматься.
…Длинной была дорога Кости Шалаева от Москвы в Сванетию. Длинной. И вся в дождях. Уж такая выдалась нынче дождливая весна в Грузии. Очень много дождей. Дожди были легкие, косоватые, тяжелые и обложные…
Но легкие — раз-два! — становились ливнями, колошматили по крышам автобусов; тяжелые плевали в крыши домов, пропитывали землю… А все вместе испарялось и образовывало туманы — сплошное, густое облако, теплое, душное. Дожди дремали на крышах, блестели в воздухе струями, струйками. Они жили в листках. Когда дождь затихал, хотя бы и ненадолго, с каждого дерева летели вниз дождевые капли. Над деревьями взвивались туманы… И опять дождь. Дожди без радуг. Без радостного света, без оправляющейся после дождей травки.
Вся земля стала лужей, сделалась выступившим из берегов озером, превратилась в разливы рек… Мокрые Костины башмаки — это был дождь, его непросыхающая рубашка — дождь, дождь… А у аистов только и было дела, что отряхивать перья.
…Костина первая в жизни работа слилась с воспоминаниями о дождях. Дожди рассекали день надвое: утренние дожди и дожди вечерние; они скрывали вершины холмов Кахетии, загоняли людей под крыши.
Его Грузия — Грузия Кости Шалаева — была облита ушатами, ведрами, реками беспросветного, неиссякающего дождя. Ему было от них не укрыться. Потому что сейчас укроешься, а что дальше?
— Ты откуда? — спросила девушка, печатавшая на машинке.
— Из Москвы, — сказал Костя.
— Тот самый мальчик, который едет в Сванетию за сестрой?.. Решил подработать в Кахетии?.. А разве в Москве у вас работы нет?.. Чудно!.. Вон завод. Да нет же, гляди: посредине парка.
…С тех пор как Костя выехал из Москвы, ему много раз приходилось слышать «чудно», или «врешь», или «заливаешь».
Иногда невысказанные эти слова светились в глазах людей, в жесткости их удивленных взглядов…
Часть Грузии, что звалась Кахетией и где, как он вообразил, пролистав справочники, очень легко было подработать, не маленькая Сванетия, где ждали Костю.
Когда, подряжаясь на винный завод (кстати, ему тотчас же отказали), он попробовал объяснить, что едет в Сванетию за сестрой, и показал директору письмо от дедушки Гасвиани, Костя вдруг догадался, что история с Жужуной выглядит попросту глупой сказкой.
Людям, для того чтобы слушать, надобно время. Для того чтоб услышать — терпение и доброта.
Что было делать? Но ведь Жужуна-то живая и настоящая…
Это не он придумал Жужуну!
…Завод эфирных масел, выжимавший масло из лепестков роз (поди знай, что в розовых лепестках есть масло!), стоял посреди большого темного парка. В парке дремали влажные от дождя деревья, вдалеке угадывались холмы, а по обе стороны парковой, залитой асфальтом дороги тянулись плантации роз.
На заводской площадке рядом с цеховым мастером, у ног его, были розы. От мастера пронзительно пахло розами. Тусклый свет электричества освещал горы розово-красных головок. Кое-где они были прорезаны зубцами зелени. Из зубцов выклевывались увядшие венчики. Вопль розово-красного цвета! В одном-единственном лепестке два, а то и три совершенно разных оттенка красного. Головки роз кипели в чанах. Там они становились желтыми, похожими на бумажное месиво. Месиво клокотало, над ним стелился одуряющий тошнотворный запах…
Запах бесчисленных розовых лепестков смешался с усталостью Кости, с ощущением мокрой обуви и страхом перед первой в жизни предстоящей ему работой… А розы знай себе пружинили под Костиными ногами. Он направлялся к мастеру, ступая на красные венчики и осыпавшиеся лепестки, устлавшие заводской пол…
— Ну что ж, — сказал ему русский мастер, — ты, погляжу, энергичный молодой человек… Мне звонил комсомольский секретарь из Тэлави… У нас аврал. Тебя мне только и недоставало! Ну ладно… Имей в виду: сбор завтра в пять утра… Если, конечно, будет погода… Давай посиди пока… Как-нибудь на ночь пристрою, а там посмотрим.