Дважды рожденный
Шрифт:
Старик ответил односложным и равнодушным «нет» и, переступая дрожащими хилыми ногами, стал спускаться вниз,
Повидимому, ему, профессору, придется сделать еще более разительные открытия в этом бесподобном мире. Но теперь он не мог отделаться от охватившего его презрения к гоми: эти рыбы-люди настолько неразвиты, что даже не знают, как решается квадратное уравнение. Существо, как бы высоко оно ни стояло во всех других отношениях, было существом низшего порядка, по мнению профессора, если оно не умело манипулировать с интегральными величинами, а тем более, если
Как же в таком случае гоми делают свои вычисления при гидроэлектрических сооружениях, при расчетах мостов, домов, судов, при установке всевозможных турбин и т. д.? Оказалось очень просто: ничего этого у гоми нет. Разве Токи видел где-нибудь подобные сооружения? Ничего такого странного, о чем он говорит, у гоми нет, в этом Чон может его уверить.
— Гоми делают себе пищу, одежду, — добавил Чон, — починяют и смазывают машины, делают лицевые аппараты, необходимые для плавания в воде, вот и все. Все необходимое дают им недра земли, и незачем делать им какие-то странные вещи, о которых ты говоришь.
Это был, повидимому, ленивый народ, живший только настоящим.
Весь свой досуг гоми использовывали для любовных утех, казавшихся профессору омерзительными из-за их холодности и частой повторяемости. Гоми, не «ходивших наверх», старше пятнадцати лет не было.
Только изредка случалось, что в надводный мир посылались небольшие экспедиции, которые обычно возвращались с запасами пищи и странной, казалось, древесной массы, шедшей на выделку аппаратов для лица. Принцип устройства этих аппаратов, как заметил профессор, был тот же, что и у рыбьих жабер.
Профессору казалось странным, почему гоми до сих пор не наладили правильного товарообмена с надводными жителями.
— Стоит только гоми заняться продуктивным трудом, — говорил он Чону, — и у них будет избыток изделий, тогда вы могли бы этот избыток променять.
— Нет, «разрушители машин» не желают с нами мира. Им ничего не нужно от нас, а нам — от них. Они закрыли все входы, лишили гоми светлых праздников. Наши предки заповедали нам остерегаться «разрушителей». Это — безжалостные существа.
— Однако же, гоми все-таки совершают экспедиции туда, во враждебную страну?
— Это не имеет значения.
— А как вы все-таки выходите на поверхность, раз все выходы закрыты?
— У нас ость машина, которая может подниматься и опускаться в воде...
— Ага, понимаю: субмарина.
— Кроме того, гоми сами могут хорошо «ходить» в воде, им не надо машины.
— Это — сброд странных дикарей, — бормотал Мартынов, — и вместе с тем гоми управляют сложными машинами, делают изумительную, хотя и сильно вонючую химическую пищу и не менее изумительное одеяние. То ли они не дошли до того, что знаю я, то ли они утратили многое, удержав у себя минимальные познания, которые им необходимы. Они словно подавлены, им чуждо стремление к лучшему... Удивительные вещи придется мне поведать людям!
И профессор впервые за все время пребывания здесь ощутил ясное желание оставить гоми и перебраться к людям, — к настоящим людям, к солнцу и небу, память о которых жила в его мозгу.
Зеленый дворец в опасности
Последующие события произошли с головокружительной быстротой.
Неизвестно, кто первый из гоми заметил несчастье, — может быть, многие одновременно, а, может быть, никто. Во всяком случае еще задолго до суматохи профессор проснулся от ощущения холода на лице, руках и ногах, то есть, именно на тех частях тела, которые не прикрыта удивительной одеждой гоми.
Ощущение холода показалась профессору странным явлением, ибо никогда этого раньше он не испытывал здесь. Раздумывая над этим, он нажал рычажок с намерением получить свой завтрак, но, к его изумлению, за нажатием рычажка ничего не последовало: стена оказалась наглухо закрытой. Он попробовал ряд других рычагов на стене, но все безрезультатно: электрическая энергия, которая до сих пор действовала здесь бесперебойно, отказывалась служить теперь.
Единственное, что еще профессор мог делать по своему усмотрению, это — регулировать освещение. Ни один из многочисленных других рычагов не соглашался служить больше.
— Странная забастовка, — подумал профессор не без тревоги.
Ему чудилась за этим чья-то таинственная злая воля.
Вдруг мимо него пробежало несколько десятков гоми. Они очень неуклюже болтались на своих хилых ножонках и нелепо «загребали» руками, как это они обычно делали в воде во время плавания. Профессор успел прочесть на лицах многих из них тревогу и даже страх — чувства, которые, казалось, совершенно были несвойственны ни одному из обитателей Зеленого дворца.
Вслед затем по тому же направлению, производя глухой шум, поспешно толпами и в одиночку прошли многие другие гоми, по меньшей мере тысячи, и опять-таки на лицах многих из них ясно читалась тревога.
Профессор тоже пошел вслед за ними и через несколько минут очутился в знакомом шестиугольном зале, теперь переполненном встревоженными гоми. Только теперь увидел профессор, что вверху вдоль стен зала шли бесконечные галлереи, которые терялись у сводчатого потолка. Галлереи были сплошь заполнены толпами гоми так же, как и все места внизу.
Никогда, еще профессор не видел одновременно такого скопления людей здесь. Тут были люди всех возрастов и полов, но тем не менее не слышно было ни говора, ни шума от множества ног и стульев, ни детского крика: все были молчаливы и сосредоточенны.
На возвышении за длинным столом заседал «совет шести». Это была законодательная и исполнительная власть в Зеленом дворце. Постановления «совета шести» были обязательны к исполнению всеми обитателями Зеленого дворца. Нежелавших подчиниться этим решениям и вообще неуживчивых подвергали изгнанию, давали ему недельный запас пищи, оружие и выпроваживали на дворца навсегда.
Но к таким мерам приходилось прибегать редко, ибо гоми легко, без усилий подчинялись законам, которыми управлялась жизнь в Зеленом дворце. К тому же эти законы почти не менялись в течение длинного ряда веков и были весьма просты.