Дважды украденная смерть
Шрифт:
— Да, читал. Люблю детективы. А вот где взял... Там же и взял, где шабашничал.
— Что, так просто и взял, — вмешался конопатый. — Иди спер, или почитать тебе его дали? А то — «взял»... Чтобы взять, надо чтобы кто-то положил. А вот кто положил?
— Да какая разница? Я спросил у мужиков: «Чье?», «Да так, говорят, приблудное». Ну, я и взял, раз охотников больше не оказалось. Все равно пропадет. Ладно, если кто читать взял бы, а то ведь и на подтирку пойдет...
Усатый скрипнул зубами, выругался грязно:
— Все у вас, как посмотришь, гладко, чисто. Сговорились, падлы! Сейчас обоих здесь замочим, если правду не скажете.
— Да не знаю я ничего! — выкрикнул Тенгиз. — Есть ведь люди, чтобы подтвердить, что я на шабашке больше месяца пахал, и в ведомости я за эти деньги расписался, и журналы где взял, могу место показать!
У усатого пот выступил на лбу. Талантом следователя он явно не обладал, а тут следствие зашло в тупик. Он и верил, и не верил. Татарин, похоже, не врет. И этот слюнтяй — тоже, хотя бы потому, что врать он явно не умеет. А сумка пропала. Кроме того, что она дорого стоит, по ней еще можно будет определить, где взято кое-что в ней находящееся. А там, дальше-больше и на тех, кто брал, выйдут. А уж тут такие пойдут разборы, что лучше и не думать...
— Где вы шабашили?
Тенгиз назвал отделение совхоза, деревню.
— Это сколько отсюда будет?
Тенгиз сказал.
— Поедешь с нами, покажешь. И ты поедешь. Если обнаружится, что все это туфта — дома родного вам больше не видать. Так что лучше выкладывайте, как вы нас решили облапошить. Отдадите в два раза больше — и начинайте по новой ковать монету. Так башлями откупитесь. Нет — головой.
— Как я в таком виде поеду?
— Ничего, мы тебя прибарахлим. Обновим твой гардеробчик.
И кивнул конопатому:
— Принеси ему что-нибудь. Под цвет его ползунков.
Тот, мерзко хихикнув, нырнул в какую-то дверцу сбоку, совершенно ранее не замеченную. Вернулся с серо-голубой рубашкой с накладными кармашками. Бросил Тенгизу.
— Держи! Потом мы все равно к общему счету припишем.
— А эту я к какому счету припишу? — буркнул Тенгиз, стягивая окровавленную рубашку.
— Может, пока ты голый, тебе еще разок врезать? С кожи-то кровь смывается...
Но Тенгиз уже напялил на себя бандитское подношение и оглядывал себя критически.
— Не боись, не с трупа. Вещдоков не оставляем. Даровому коню куда-то там не смотрят.
Препятствие, которое пытался выставить Тенгиз, было устранено. Можно было ехать. Но тут заныл конопатый:
— Шеф, может, не стоит? Семь верст киселя хлебать? Посмотреть на полочку, где журнальчики лежали? А того, кто их положил, где мы увидим?
— Не твоего ума дело. Твое дело — баранку крутить. Погнали!
* * *
Алику снился сон. Собственно, это был не сон, а нагромождение каких-то кошмаров, фантасмагорий, навеянных духотой комнаты и алкоголем. Сюжеты этого полусна-полукошмара все время варьировались на фоне неосознанной тревоги. Вот мать — или это не мать — мать давно умерла, протягивает к нему руки и говорит: «Саша, не пей, Саша, не пей». Вот врачи в белых халатах суетятся вокруг чего-то, а это что-то — он сам... Вот ему втыкают шприц в бедро, а он кричит: «Не надо, не надо!» А по ноге у него течет кровь...
И опять видение возникло. Рыгаловка — место излечения алкоголиков по методу Буренкова — он пробовал лечиться по этому методу лет десять назад... Ходит врач по палате, звенит стаканом и бутылкой и кричит: «Водка, водка бэ-бэ-ээ, бэ-э-э, водка-водка бэ-э-э, бэ-э-э». И все алкаши на кушетках рыгают: бэ-э-э...
Последний сюжет был самый страшный: ему приснилось, что у него украли деньги. От страха он проснулся, будто бы выпрыгнул из чего-то мерзкого. Фф-у-ух! Он сел на кровати. Пот ручьем течет по спине. И сразу же — ширк под матрас. Вот они — «мани». Милые, зеленые. Все здесь, как на сберкнижке. «Храните деньги в сберегательной кассе!» Не все так страшно, жизнь продолжается.
В комнате тьма, за окном тьма. Утро или вечер — понять невозможно. Глаза постепенно привыкают к темноте и он видит свою комнату с немудрящей обстановкой; не комнату — комнатенку, которая досталась ему после размена квартиры, когда он развелся с женой лет десять назад. На столе стоят бутылки, стаканы. Все грязное, а главное — пустое. Но то, что проснулся дома — уже неплохо...
Под столом кто-то лежит и надсадно храпит. Чертовы алкаши, гнать надо таких гостей. Алик делает над собой усилие и встает. Включает свет. Да, бутылки пусты безнадежно. Он открывает холодильник, шкаф, заглядывает под кровать — ни жрать, ни выпить...
Давненько он не входил в такой вираж. Но что ж делать, «бабки» на кармане, как тут удержишься от красивой жизни. Красиво, как говорят, жить не запретишь.
— Эй ты, чучело! — Алик пинает босой ногой лежащего на полу. Реакции никакой: Фадеич дрыхнет как обычно с разинутым ртом, раскинув руки. Притомился. Отдыхает...
— Вставай, быдло, — Алик чувствует, что будить старика бесполезно. Да и черт с ним.
За стеной сосед врубает магнитофон. Значит, вечер. По утрам тот сосед любит поспать. Зато допоздна гоняет свой идиотский музон. Песня отдает тупой болью в воспаленном мозгу.
— Черт бы его побрал, — бормочет Алик. Можно конечно постучать в стену, да лень. Он так и сидит, раскачиваясь в такт музыке, обхватив голову руками.
Родители поклонники морали
Похожи на двуручную пилу.
За двадцать лет так девочку достали,
Что от тоски та села на иглу. —
выводит хриплый насмешливый тенор.
Принцесса села на иглу,
Принцесса села на иглу,
Какая глу, какая глу,
Какая глу-упость...
Терпение Алика кончается и он стучит в стену.
А фея тут как тут:
Сует мастырку
И норовит пристроить на иглу-у...
Поет голос уже тише. Сосед всегда убавляет звук стоит только стукнуть. Вот только сам почему-то никогда не догадается.
Фадеич на стук реагирует довольно странно: издает какой-то булькающий звук, но не просыпается. Потом произносит несколько затасканных ругательств, после чего начинает храпеть еще громче.