Дважды войти в одну реку
Шрифт:
Пока происходила странная пикировка, девушка рассеянно смотрела по сторонам.
— Под каким еще номером? — вдруг говорит она. — Я что, скаковая лошадь? Лошадность и вселошади…
Герман откидывается на спинку кресла.
— Я не ослышался, принцесса?! — он приходит в совершеннейший восторг. — Вот так-так! Вот мы, оказывается, какие умненькие! Да мы читали, подумать только, философов древней Эллады! Лошадность!!! Вселошади!!! Наверно, и треклятого ирландца одолели, несмотря на дурную манеру означенного островитянина использовать разнорядные
Герман умиленным взором ласкает девушку.
— Ваш благодетель, опекун и гнусный совратитель, — Герман небрежно кивает в сторону Рафа, — таких красавиц и умниц прежде не приводил. До таких высот он никогда не поднимался. Скажу вам, дорогая, по секрету, его потолок — это базарные торговки, наделенные какими-либо скрытыми достоинствами, вроде килы, застарелого триппера или костоеды. И еще гипсовые женщины с веслом. Знаете, большие такие, неподвижные, с арбузными грудями. О-о! От них он просто чумеет! Это его сюрреалистический идеал красоты. А также бывшие ссыльные поселенки, вооруженные тройными рядами золотых зубов. Сколько их тут перебывало! Не счесть! Наш старичок и сейчас водит их сюда целыми батальонами! Ах, я страстно горю желанием узнать ваше имя, о, прекрасная и образованная незнакомка! В наше время…
— Отвали от девочки, чертов сатир! — Раф нашел вилку, нож и рюмку и колдует над гостьей, обслуживая ее с обходительностью провинциального официанта. — Сам того не желая, Гера весьма грамотно разрекламировал мои достоинства! — мурлычет он себе нос.
Герман наращивает напор:
— Имя! Имя, о, божественная и несравненная! Ах, какая вы красавица! Я уверен, что у такой обворожительной девушки и имя должно быть прекрасным.
— Зовусь я Мартою, синьор… — тихо говорит ясноглазая и ядренозадая и потупляет взор.
— Вот видишь, все и прояснилось: ее зовут Мартой, — вмешивается в разговор Тит.
— Зовусь я Мартою, — повторяет девушка.
— Что так печально? Ах, да, повинны мартовские иды… Теперь все ясно, — Герман театрально всплескивает руками, — ты в марте родилась, о дочь греха. Пятнадцатого марта…
— О, нет, в апреле… число тринадцать ближе мне… И не грешны родители мои. Они безгрешны, в законном браке я ими зачата…
— Еще печальней… — Герман величественным жестом извлекает из кармана белоснежный платок и прикладывает его к сухим внимательным глазам.
— Святой человек, — говорит Зубрицкий девушке и пальцем показывает на Германа.
Герман кланяется и опять обращается к девушке:
— Рядом с этими мерзавцами любой будет выглядеть святым.
Раф наливает всем. Девушке наливает полную рюмку.
— Пей, дочка.
— Дочь?! — Тит от изумления разевает рот. — С каких это пор ты взрослой дочери отцом… э-э-э… стал?
— Старушки, дочки, внучки… — отрешенно бормочет Раф, глядя на корзину с индюшкой. Потом вдруг вскипает: — Кто будет варить эту сладкоголосую птицу старости, эту белотелую нимфу, забитую на пушечное мясо по ошибке? Старина Гарри, сегодня твоя очередь
Энциклопедически образованный Зубрицкий на секунду задумывается:
— На площади Святого Павла?
Раф одобрительно кивает.
— Всенепременно на порционы, произведению природы это пойдет на пользу, и оно быстрее сварится, — подхватывает Герман, — но, должен вам заметить, птица сия низкого полета и не достойна площади Святого Павла или — что одно и то же — Гревской площади. Там предавали экзекуции высокородных. А эта птица… Скорей уж, ей подойдет площадь Трагуарского Креста, где казнили всяких голодранцев, — заканчивает Колосовский и победоносно оглядывает друзей. Мол, и мы не лыком шиты, мы еще и не такое знаем!
Старина Гарри с деловитым видом встает, вынимает индюка из корзины и, положив его на плечо, направляется на кухню. При этом он громко причитает:
— Вот еще! Делать мне больше нечего, как рубать этого клятого индюка на порционы!
Герман по-медвежьи наклоняет голову и поворачивается к Рафу:
— Коллега Шнейерсон, вы не можете игнорировать нездоровый интерес широких народных масс к вопросу о подлинности ваших родственных отношений с прелестной Мартой… Какая такая дочь, когда я точно знаю, что никаких дочерей у тебя никогда не было?
— Кто знает, кто знает… — тусклым голосом говорит новоиспеченный отец. — Мог же я, в конце-то концов, от шести своих бывших жен поиметь хотя бы одну отроковицу?
— Поиметь… — гримасничает Колосовский, — что за лексика! Где ты учился?
— В Московском государственном университете имени Михаила… — горделиво возвещает Раф, — имени Михаила… — Раф кашляет, — Михаила… Михаила… — он останавливается и с бессмысленной улыбкой смотрит на приятелей. — Михаила Ивановича… Михаила Ивановича… — он щелкает пальцами.
— Калинина?.. — помогает Колосовский.
Раф отрицательно мотает головой.
— Лумумбы?.. — услужливо подсказывает Тит.
— Имени, имени… — мучается Раф, — имени Михаила… Михаила Андреевича…
— Суслова?.. — опять подсказывает Тит.
Некоторое время Раф с признательностью взирает на Тита. Потом крутит головой:
— Нет-нет, ты что, какой к чёрту Суслов! Имени Михаила… Михаила Борисовича…
— Ходорковского?..
— Да нет же! — взрывается Раф и продолжает страдать: — Михаила… Михаила… Михаила…
— Может, имени Михаила Архангела?
Раф вжимает голову в плечи.
— Господи, что за люди, — говорит он, — подсказать не могут! Михаила… Михаила…
— Ты так у нас всех Михаилов переберешь. Остановился бы уж лучше на каком-нибудь одном…
— Вот я и пытаюсь, олухи вы царя небесного! Ага, кажется, вспомнил! Михаила Евграфовича…