Две королевы
Шрифт:
— Мне кажется, я догадываюсь, кому это удалось, — сказала она, улыбаясь. — Сеньора Хасинта утверждает, что этот человек очень красив, очень важен и очень щедр, и даже в десять часов утра блистательно одет. Кто он таков, легко узнать по описанию, но я не назову этого сеньора, уважая его тайну; назвать себя может только он сам. Тем не менее я ему очень благодарна за его желание оказать мне добрую услугу.
Само собой разумеется, что завистники стали подсмеиваться над Монтереем, и это не прекращалось до тех пор, пока он не пригрозил, что рассердится всерьез. Указ о дуэлях заставил шутников замолчать.
— Мы
Всем было известно, что королева обожала цветы. И вот каждое утро она стала получать изумительный букет. В первый день она отнесла этот знак внимания на счет герцога де Асторга, но он честно признался, что не посылал цветов и не осмелился бы сделать этого; после бала, закончившегося пожаром, герцог держался в тени, поскольку король и королева-мать ясно дали ему понять, насколько они не одобряют его стремление отличиться. Появление букета приписали кому-то другому, о Монтерее королева даже не подумала и, вполне естественно, ничего ему не сказала, но Верагас воспринял это молчание как хороший знак.
— Теперь нас с королевой связывает тайна — как верно мы поступили!
Монтерей не настолько был уверен в успехе; он не замечал, чтобы его выделяли, а узнать хоть немного больше об отношении к нему королевы ему как-то не удавалось — он говорил с ней лишь в присутствии короля или герцогини де Альбукерке. Друзья целую ночь придумывали способ прояснить создавшееся положение. Подкупить Наду! Это самое надежное средство, но привлечь карлика на свою сторону нелегко: он душой и телом предан герцогу де Асторга, и подобная откровенность могла принести больше вреда, чем пользы.
Среди испанских камеристок королевы была прекрасная как день девушка; в ее глазах светилась жажда комплиментов и набитых пистолями кошельков. Она получила должность при дворе при помощи своей крестной матери герцогини де Медина-Сели, не подозревавшей, что ее крестницу очень легко приручить. Ловкая и проницательная камеристка догадалась о любви и планах Монтерея, поняла, какие у него затруднения, и вбила себе в голову, что сможет услужить ему и подарить королеве любовника. Де Асторга с его затаенной страстью совсем не подходил для осуществления столь грандиозных замыслов, надо было найти что-нибудь более надежное и реальное. Монтерей показался камеристке самой достойной кандидатурой для той роли, которую она ему предназначала, и девушка начала кокетничать с ним, делая авансы и самому графу, и его другу Верагасу. Они не остались к ним равнодушными, и вскоре все трое прекрасно поладили между собой.
Прежде всего надо было обратить внимание королевы, на страсть Монтерея, о которой она упорно не упоминала. Мерседес взяла эту заботу на себя. И в тот же вечер, помогая одевать королеву, она произнесла его имя, стала расхваливать графа, добавив, что он умирает от любви и это очень печально.
— И в кого же он влюблен? — без особого интереса спросила Мария Луиза.
— Он этого не говорит, ваше величество, но нетрудно догадаться. Из всех дам он не может завоевать только одну: она для него недоступна и даже не желает замечать этой любви.
Королева повернула голову и по-французски попросила Луизон подать ей украшение; в этот день все тем и кончилось.
Мерседес продолжала действовать в том же направлении; вскоре к ней подключились и другие камеристки, в том числе две француженки. Луизон знала, как относиться к чаяниям влюбленного, о которых уже заговорили открыто. Королева не требовала молчания и даже сказала по этому поводу несколько слов, давая понять, что вовсе не отвергает этого преклонения; она стала обращаться к Монтерею чаще, чем к другим сеньорам, и даже добилась возвращения маркиза де Иерро, о чем сама сообщила его сыну.
— Я очень рада, что могу удовлетворить ваше просьбу, — добавила она.
У Марии Луизы были свои причины вести себя так: сожженный дворец не шел из головы королевы-матери, она часто напоминала об этом королю и в конце концов так распалила его, что он стал ревновать королеву к герцогу де
Асторга. Несколько раз король резко отозвался о нем, заметив, что он не отрывает глаз от королевы и что его напускная страсть довольно смешна.
— Если это будет продолжаться, он покинет твой двор, Луиза; рыцарская любовь, пусть так! Но французский король не потерпел бы ничего подобного и на этот раз был бы прав.
С той поры королева решила не смотреть на герцога де Асторга и обращать свои взоры в другую сторону; Монтерея она стала использовать в качестве ширмы, и только; что же касается самого графа, то он был слишком самоуверен, чтобы не заблуждаться на свой счет.
Он пришел в великий восторг и уже не сомневался в успехе — теперь он искал только удобного случая, чтобы упрочить свою власть над королевой. Время от времени король удалялся на несколько дней в Эскориал, королева же к таким поездкам никакого пристрастия не имела. Красивый монастырь не нравился ей ничуть. Что за радость без конца приближаться к лику смерти, да к тому же выслушивать пояснения, которыми сопровождал эти визиты Карл II.
Верагас, чье воображение постоянно занимал один и тот же предмет, внушил Мерседес — а ей только того и надо было, — что нужно найти способ спрятать графа в одной из комнат королевы и таким образом устроить его свидание с ней. Тогда дело пойдет быстрее и они будут вознаграждены за труды.
Выбор пал на время сиесты, которое королева днем никогда не использовала для отдыха. Обычно в этот час она оставалась одна: главная камеристка и другие дамы спали либо в одной из дальних комнат, либо в своих покоях. Мария Луиза писала в это время, твердо зная, что ее никто не потревожит. Нада отдыхал как и все: карлики — очень хрупкие существа, и они нуждаются в больших передышках.
Для Мерседес не было ничего проще, как провести Монтерея по той же маленькой лестнице, о которой я уже упоминала, и спрятать его в самой дальней комнате, куда никто не заходил, а затем, как только королева останется одна, предупредить его. Мерседес могли и не заподозрить — во время сиесты графу ничего не стоило без ее помощи войти в почти безлюдное помещение, которое ему было хорошо известно.
Так все и сделали. Господин де Монтерей, облачившись в самый сверкающий из своих камзолов и настроившись на самые страстные и пылкие признания, спрятался за портьерой, прикрывавшей вход в молельню Марии Луизы, и стал ждать сигнала.