Две недели в другом городе
Шрифт:
— Мне всегда нравилось в итальянцах, — мечтательно произнесла миссис Холт, плывя над куполами церквей сквозь римскую ночь, — то, что у них красивые зубы. Зубы — это так важно. Вы согласны, Джек?
Джек согласился с тем, что зубы — это важно. Затем Тачино галантно пригласил миссис Холт танцевать.
— О, вы так любезны, — сказала она итальянцу; миссис Холт встала и начала двигаться в объятиях Тачино с пьяной, притворно застенчивой улыбкой на лице, напоминая кошку, которой достались сливки, случайно разбавленные виски.
Хрупкая, изящная,
Сочувствие к Тачино требовало неземной доброты, его можно было жалеть только обобщенно, как представителя привлекательной, но вымирающей породы игроков, оптимизм которых заставляет их удваивать ставки до тех пор, пока после серии захватывающих дух выигрышей не придет окончательное поражение. «Прежде чем тебе исполнится шестьдесят, — мысленно произнес Джек обращаясь к итальянцу, — наступит вечер, когда ты не сможешь заплатить за обед в этом ресторане».
Возможно, больше других жалости заслуживал Макс, поскольку его ждало очередное изгнание. Он никогда уже не будет так близок с Брезачем. Роберт спал с ним на одной кровати, потому что они не располагали второй, они жили впроголодь, потому что оба не имели средств, и эта спартанская общность помогла Максу вновь поверить в человеческую доброту и любовь. Теперь у Роберта будет много кроватей, ежедневные праздники быстро войдут в привычку. Щедрость брата сменится благотворительностью; человек, существующий на подаяние, — всегда изгнанник. Радуясь успеху Брезача, мудрый Макс понимал, что каждая новая победа Роберта будет отдалять их друг от друга.
Жалость к Барзелли, безличная и чистая, носила эстетический характер; актриса вызывала ее лишь потому, что всякая красота недолговечна. Говорить о жалости к Барзелли правомочно в том смысле, в каком можно заявлять о жалости к прекрасному пустому зданию, которое когда-то превратится в груду камней.
Другое дело — Сэм Холт. С любовью наблюдая за танцующей женой, радуясь ее радости, он внушал тревогу за себя. Его счастье зависело от состояния жены и потому было зыбким, непрочным.
Заметив, что Джек смотрит на него, Холт повернул голову и улыбнулся:
— Славный вечер, правда?
— Да, славный.
— Не могу выразить, как я рад тому, что вы остаетесь с нами. Ваше присутствие вселяет в меня чувство уверенности. Мы нуждались в человеке, подобном вам. Надежном, ответственном, тактичном.
«Эпитафия для моей могилы, — подумал Джек. — Здесь покоится Ответственный человек».
— Я вот о чем сейчас думал, — произнес Холт. — Помните, я говорил вам о моем шурине, младшем брате Берты, я собирался взять его на должность помощника продюсера для снижения суммы налога?..
— Да, помню.
— Так вот, я передумал. Я не стану этого делать. Не буду взваливать сей груз на ваши плечи. Не потому, что он вам не понравится, — поспешно пояснил Холт, храня верность семье. — Он славный
Холт смиренно вздохнул, невольно, в сотый раз, с чувством стыда за свою расчетливость прикинув, в какую сумму обойдется ему до конца жизни этот славный малый, сорокачетырехлетний брат Берты. Затем лицо Холта посветлело.
— Замечательное торжество, верно? — Он добродушно посмотрел через стол на Брезача, который посмеивался, слушая что-то шептавшую ему на ухо актрису. — Готов поспорить, парень надолго запомнит этот вечер. Как обидно, что сегодня с нами нет Мориса.
Поминки, подумал Джек. Он здесь. Его дух витает над бокалами с шампанским. Только тело отсутствует.
— Сегодня во всех отношениях удачный день. Наверное, Мама сообщила вам об итальянке, которая обещала отдать нам своего ребенка, когда он… — Холт сделал паузу, ища подходящее слово. — Когда он… появится на свет.
— Да. Берта мне сказала. Поздравляю.
— Мы заберем его сразу после родов. Тогда Мама сможет почувствовать, что это на самом деле ее ребенок. Завтра она отправится в магазин покупать ему одежду и коляску. Ее жизнь существенно изменится, вы согласны? — с мольбой в голосе произнес Холт.
— Несомненно, — ответил Джек.
— В лучшую сторону, — поспешил уточнить американец, испугавшийся, что Джек может неверно истолковать его слова, допустив противоположное.
— Конечно, — подтвердил Джек.
— Я напишу лучшим педагогам в Штатах об этом мальчике. Если это будет мальчик, — снова лукаво улыбнулся Холт, — я отправлю его в лучшую школу. Гроутон или Эндоувер. Хочу, чтобы он ощущал привилегированность своего положения.
И вдруг за спиной Холта Джек заметил Веронику. Она шла вслед за метрдотелем, который вел ее к столику, расположенному в дальнем конце зала. Веронику сопровождал молодой, атлетически сложенный блондин, он держал девушку за локоть.
«Ну конечно, — испуганно подумал Джек, — я должен был это предвидеть. Куда еще могли пойти молодожены, прибывшие в Рим на один день? Сядьте в темный угол, — мысленно умолял их Джек. — Там, где вы будете незаметны». Он посмотрел поверх стола на Брезача, который что-то увлеченно рассказывал Барзелли.
Вероника и блондин сели за маленький столик, расположенный за углом Г-образного зала. Джек облегченно вздохнул. Но затем он увидел профиль Вероники, появившейся из-за края стены в мягком свете одного из прожекторов. Джек понял, что она подалась вперед; теперь Вероника была видна из их части зала. На мгновение танцующие заслонили девушку, и она исчезла из поля зрения Джека.
— В недалеком будущем, — Холт развивал тему воспитания сына, еще не родившегося у смуглой неаполитанки, — хотим мы, американцы, этого или нет, но нам придется вести за собой мир или хотя бы четверть, половину его.