Две недели в другом городе
Шрифт:
— Да.
— Что она сказала?
— Не волнуйся. — Джек тщательно выбирал слова. — Барзелли не станет тебя навещать.
— Она поняла? Ты заставил ее понять?
— Думаю, да, — отозвался Джек.
— Она чудесная женщина. Ты не представляешь, какая она чудесная женщина.
— Я должен сообщить тебе кое-что, о чем она поведала мне. — Джек заговорил об этом не ради Делани. Джек хотел знать правду.
— Что именно? — насторожился Делани.
— Она заявила, что ты ни разу не занимался с ней любовью.
— Она так сказала?
— Да. И разрешила мне передать ее слова Кларе.
— Ты сказал Кларе?
— Нет. Хочешь,
Делани устало поднял руку, как бы защищаясь от удара. Затем рука обессиленно упала на одеяло. Он покачал лежащей на подушке головой, смежил веки и замер; лишь звуки его дыхания нарушали тишину в палате. Медсестра сидела в углу не шевелясь. Джеку казалось, что она дремлет, не пытаясь вникать в обрывки беседы, долетавшие до ее ушей. Сидя у постелей тяжелобольных и умирающих, она вдоволь наслушалась всяких исповедей. Теперь ее любопытство ограничивалось пульсом и температурой. Доктор разрешил лишь пятнадцатиминутное свидание. Джек располагал еще шестью-семью минутами. Пока они не истекут, медсестра не станет вмешиваться, что бы она ни услышала.
— Это правда, — сказал Делани. — Я не занимался с ней любовью. Я держал ее в своих объятиях, обнаженную, ночь за ночью, но не занимался с ней любовью. Я никогда не поступал так прежде, с другими женщинами.
Голос у него был тихий, утомленный. Глаза оставались закрытыми.
— Сам не знаю, почему я так поступал. Наверное, я хотел, чтобы с ней у меня все было иначе, чем с другими… Когда я обнимал ее, ко мне возвращалась молодость. Она делала из меня нового человека, с ней я расцветал… Я уходил от нее под утро, в три, четыре часа, тем не знавшим преград юношей, каким я был когда-то. Отказывая себе в удовольствии, я становился лучше, чем был. Я начинал постигать сущность любви…
Делани открыл глаза, повернул голову и посмотрел на Джека. Глаза Мориса горели, его небритое лицо осунулось.
— Она — первая женщина в моей жизни, которую я мог иметь, но не воспользовался этим. Она дарила мне молодость… Пойми это. Заставь мою жену понять это…
«Ирландский Антей, — подумал Джек, — припадающий еженощно к итальянской земле. Кто дал мне право разрушать иллюзию обновления этого больного человека с выжженной душой? Если человеку кажется, что его раны затягиваются, неужели друг должен говорить, что они кровоточат сильнее прежнего?»
— Эти цветы прислала Карлотта, — внезапно произнес Делани; казалось, он уже жалел о сделанных признаниях и надеялся, что Джек забудет о них.
Морис указал на большой букет красных роз, стоявший в стеклянной вазе.
— Она приходила сюда вчера вечером, но ее не пустили в палату. Мне передали записку от нее. Карлотта спрашивала, не нужно ли мне что-нибудь. — Он усмехнулся с горечью. — Увидишь ее, скажи: да, мне нужно новое сердце. Ты с ней не разговаривал?
— Одну минуту, — ответил Джек. — По телефону.
— Представляешь, она прилетела из Англии. Из всех женщин, которых я знал… О Боже, какие переплетения… Знаешь, о чем я думал, лежа тут, Джек… Я бы хотел увидеть всех людей, которых я любил, обижал, использовал, ненавидел, и объясниться с ними. Растолковать им, почему я поступал так, а не иначе, поведать, какую боль или облегчение они мне принесли. Освободиться…
— Тогда здесь пришлось бы поставить регулировщика, который направлял бы поток посетителей, — пошутил Джек, сознательно уходя от серьезного разговора.
Несомненно, моральное состояние Делани не улучшилось бы, если бы он стал, лежа в постели,
— Многие считают меня мерзавцем, — тихо сказал Делани. — Так было всегда. Даже в детстве. И всю жизнь я притворялся, что мне это безразлично. Притворялся…
— Я выпущу бюллетень, — улыбнулся Джек. — «Морис Делани вовсе не мерзавец». Так ты сэкономишь массу времени.
— Что касается женщин, — продолжил Делани, не замечая легкомысленного тона своего собеседника. — Не отличаясь красотой, в юности я не имел тех женщин, которых хотел. Потом я стал большой шишкой, и оказалось, что я далеко не урод, меня находили остроумным, обаятельным, неотразимым, женщины выстраивались в длинную очередь.
Он сухо усмехнулся.
— Если бы я не заглядывал в зеркало, я бы поверил, что во мне шесть футов роста и я божественно красив. Я принялся наверстывать упущенное. Полагаю, я взял реванш за те годы, когда девушки считали меня некрасивым. Я всегда боялся, что сон кончится и какая-нибудь женщина, взглянув на меня, засмеется и скажет: «Да я тебя знаю, ты — Морис Делани, безобразный коротышка из чикагского Саут-Сайда». Однажды на западном побережье девушка пыталась покончить с собой из-за того, что я бросил ее. Врачи спасли ее, но когда я узнал об этом происшествии, в первую минуту я испытал не радость по поводу того, что она осталась жива; я подумал — надо же, женщина решила, что из-за меня можно умереть. Я получил удовлетворение. Наверно, те, кто считает меня мерзавцем, близки к истине…
Делани вздохнул.
— Похоже, я устал… — сказал он слабеющим голосом. — Посплю немного. Спасибо, что пришел… Не бросай меня, Джек. Мы с тобой еще увидим мир. Пожалуйста, сообщи свой новый адрес…
Он закрыл глаза, отдаваясь во власть своей слабости и погружаясь в вечернюю больничную тишину.
Джек встал, кивнул неподвижно сидящей в своем углу медсестре и бесшумно покинул палату.
В гостиной повсюду лежали газеты — пять-шесть французских изданий, а также средиземноморский выпуск нью-йоркской «Гералд трибюн». Сообщение о гибели Деспьера находилось на первой полосе французских газет и на второй полосе «Трибюн». Джек снова и снова перечитывал короткую сухую заметку. Деспьер вместе с патрулем угодил в засаду; рядом с ним взорвалась граната. Все газеты ошибочно утверждали, что ему было тридцать два года. Из родственников у него осталась лишь сестра, жившая в Байонне. Завтра его должны были похоронить в Алжире с воинскими почестями. Деспьер любил солдат, он находил в них нечто детское, и идея похорон с воинскими почестями позабавила бы его.
Джек собрал газеты и бросил их в корзину для мусора, чтобы больше к ним не возвращаться. Рукопись статьи о Делани по-прежнему лежала на столе, прижатая пепельницей. Джек выдвинул ящик и положил туда рукопись. Деспьер просил уничтожить материал, но пока Джек не мог заставить себя сделать это.
Он взял в руки постановочный сценарий картины и попытался сосредоточиться. Завтра съемки не состоятся из-за какого-то праздника. Джек обрадовался большому количеству праздников, отмечаемых католической Европой. Он сможет немного расслабиться и более тщательно подготовиться к дальнейшей работе. Но ксерокопированные строки расплывались перед его глазами; в голове Джека мелькал бесконечный калейдоскоп имен и фамилий — Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач, Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач…