Две половинки (Просто о любви)
Шрифт:
Но Сима только начала!
– Наталья Алексеевна, насколько мне известно, Станислава неоднократно подходила к вам, жаловалась, что ее обижают, и просила принять меры?
– Ну… – учительница еле сдерживала слезы, откровенно не понимая, что происходит, – да, она говорила, что ее дразнят…
– И не только дразнят! – повысила обвиняющее голос Сима. – Значит, признаете, что сигналы поступали?
Теперь уже четверо взрослых – родители Мишины, директриса и Серафима – уставились вопрошающе на юного педагога.
– Ну
– Да? – прогремела вопросом Сима. – Я думаю, все было точно наоборот! Но раз в вашей школе обвинения строятся на основании показаний семилетних детей… – И, выдержав многозначительную паузу, строго посмотрела на директрису.
Та уже давно сникла, поняла, что вдряпалась, и успела сто раз пожалеть, что устроила это разбирательство – надо было наказать обоих, и все дела!
И кто эта дама? А если чиновник из министерства?! Вон и инструкцию знает! Чиновник, точно! Сразу с тоской вспомнилось про пенсию, шатающееся директорское кресло, и с ужасом представились все последствия, коими может закончиться для нее это разбирательство…
– …Давайте у детей и спросим! – узрев на лице директора ожидаемый результат, закончила фразу Сима. – Так! Алексей, скажи нам честно, не бойся, тебя никто не будет ругать! Ты обзывал, обижал Станиславу?
Лешка вопросительно посмотрел на родителей, в надежде, что те подадут знак ничего не говорить и не отвечать, не найдя поддержки, шмыгнул недышащим, заклеенным лейкопластырем носом.
– Да… – прошептал он.
– Не слышу? – потребовала всенародного озвучения Сима.
– Да, я ее обзывал, – чуть громче сказал мальчик.
– И только?
Он снова посмотрел на родителей в надежде на поддержку, шмыгнул носом, пустил покаянную слезу.
– Я скинул ее тетрадки с парты.
– И только? – не прониклась Сима. – Ты ее толкал?
– Не-е помню-у-у… – разрыдался Лешка, – толкнул, мо-ожет!
– Это было первый раз? – мягче спросила Сима, убавив напор.
– Не-е-ет! – покаялся мальчонка и кинулся к папе.
– Так! Подведем итог, – осталась довольна проведенным опросом Сима. – Мне картина происшествия совершенно ясна! Станиславу постоянно терроризировали, задирали, обзывали, толкали, шпыняли! Я думаю, в этот раз, когда Леша Мишин стал ее толкать, она отмахнулась и случайно попала ему по носу! Из всего выясненного здесь следует: что должностные инструкции нарушаются, первоклассники предоставлены сами себе, детская жестокость поощряется, жалобы остаются неуслышанными, дети становятся объектом обвинения самих же истязателей. И данное поведение поддерживается преподавательским коллективом! – Прогремев постановлением суда, Сима смягчила впечатление, чтобы не перегнуть палку: – Странно, я о вашей школе имею совершенно иные сведения, как о благополучной,
Наступила тишина. Сима выдержала паузу, дав прочувствовать присутствующим взрослым всю глубину обвинительного приговора.
– Так. Теперь с вами… – И она развернулась к семье Мишиных.
Те затосковали уже давно – в середине судилища, пятой точкой чувствуя, что от этой бабы можно ожидать каких угодно неприятностей, и мечтали лишь об одном – испариться из этого кабинета как можно скорее!
– Вы знаете, что для трудноуправляемых детей, склонных к жестокости, есть специальные учебные заведения? – вкрадчиво-страшным, чиновничьим тоном поинтересовалась Сима.
Степень перепуга четы Мишиных и так уже зашкаливала, а тут с ними случился временный паралич, образно называемый в народе «кондратием», – они живо представили себе перспективку такого специального учреждения и позеленели на глазах у публики.
Сима осталась довольна результатом.
– Надеюсь, до этого не дойдет, – слегка ослабила она напор. – Будем считать данный инцидент случайным и надеяться, что такое больше не повторится! Мне бы не хотелось переводить Станиславу в другую школу.
Она величественно встала со стула.
– Я думаю, детям и их преподавателю пора на урок! – И, приподняв предостерегающе одну бровь, для проформы спросила: – Или у нас есть еще какие-то непроясненные вопросы?
– Нет, нет! – замахав двумя руками, перепугалась директриса.
– Вот и хорошо!
И Серафима красиво, величественной, неторопливой поступью, в полном соответствии княжескому званию, удалилась.
Больше Стаську никто никогда в школе не обижал. Ее побаивались, уважали, старались не задевать, можно сказать, холили и лелеяли, особенно мальчишки.
А Лешка Мишин стал первым помощником управляющего одного из самых крупных банков в стране.
– Излагай! – дала отмашку тетушка, когда стол был накрыт, чай разлит по чашкам. – Утром я звонила в больницу, Василий Федорович жив и стабилен, из чего делаю вывод, что беда у нас личного порядка.
– Личного! – печально вздохнув, подтвердила Стаська.
Повертела кусок пирога в руке, вздохнула, еще разок примерилась и откусила большой кусок.
– Это обнадеживает, – оптимистично заявила княгинюшка.
– Фто засит обнадевывает?! – возмутилась Стаська, пытаясь разговаривать с набитым ртом.
– Хоть что-то! А то девица тридцати двух лет, а личного у нее только средства гигиены! «Трагедия» – это большой шаг вперед!
– Ты издеваешься? – проглотила пирог, не дожевав и чуть не подавившись от возмущения, Стаська.
– И не думала даже! С нетерпением жду повествования о том, как за одни сутки ты умудрилась заиметь личную беду с последствиями.
– Влюбилась, само собой! А как еще можно заиметь такое «счастье»?