Две повести о Манюне
Шрифт:
– А чего это Миша такой хмурый? – спросила она, заглянув в машину.
Дядя Миша сидел за рулем мрачнее тучи. Как говорят у нас в городе – катастрофа капала с его бровей. Вот такое угрюмое у дяди Миши было выражение лица.
– Страдает, – хохотнула Ба, – не дали отдохнуть в законный выходной.
– Надя, – дядя Миша алкал справедливости, – вот скажи мне честно, ты бы стала выгонять своего мужа из дома ни свет ни заря в воскресное утро?
Мама вздохнула и посмотрела на него таким взглядом, каким недавно смотрела на Гаянэ, когда та нечаянно
– Миша, – вздохнула мама, – изжогу-то твою нужно лечить? И потом, если бы Юра сегодня не дежурил, он бы обязательно поехал с вами.
Дядя Миша ничего не ответил, только остервенело задвигал рычагами и нажал на педаль акселератора.
– Кха-кха-бумммм, – зашелся в кашле Вася.
– Ведите себя хорошо, – крикнула мама, – и слушайтесь Ба.
И в тот же миг Вася, этот немилосердный вестник апокалипсиса, этот металлический пасынок отечественной автопромышленности, рванул с места.
На самом деле Вася был, конечно же, не вестником апокалипсиса, а автомобилем повышенной проходимости «ГАЗ-69». Но достался он дяде Мише в странном виде. Кроме остальных ошеломляющих модификаций, которым подверг его бывший владелец, была видоизменена еще и кабина. За передними сиденьями «ГАЗика», вдоль боков, были прибиты две деревянные плохо отшлифованные лавки. Усидеть на них по ходу движения было очень сложно, потому что, во-первых, уцепиться решительно не за что, а во-вторых, машину трясло так, что периодически пассажиры кузова оказывались пятой точкой на голом полу. Поэтому на протяжении всей дороги мы пихались, переругивались и визжали, а Ба покрикивала на нас. Ну и, кроме всего прочего, мы с Манькой безостановочно пели.
Обычно под неустанное Васино кряхтение мы сначала перепевали репертуар нашего хора, потом переходили к песням из любимых мультиков и сказок, а когда заканчивались и эти песни, мычали папин любимый альбом Стью Гольдберга. А остальные пассажиры всю дорогу с каменными лицами терпели наш концерт.
К счастью, в этот раз дело до альбома Гольдберга не дошло – через час мы уже были в горах. Ба показала нам, как правильно собирать авелук, и мы тут же приступили к его сбору. Зелени кругом оказалось так много, что можно было, не сходя с места, нарвать целую охапку мясистых, густо пахнущих листьев.
Дядя Миша наотрез отказался собирать с нами авелук.
– Я вас привез? Привез! А теперь хочу выспаться.
– Тогда съезди в ближайшее поселение и купи у людей сепарированной сметаны и молока, – попросила Ба.
– Нет, – уперся дядя Миша, – сначала вы соберете зелень, а потом мы заедем в селение, и ты сама купишь чего тебе надо. А то потом будешь ругаться, что я взял кислую сметану или снятое молоко.
В дяди-Мишиных словах был резон – еще ни разу ему не удавалось угодить Ба покупками. Потому что дядю Мишу с поразительным
– Мойше, – гремела на весь дом Ба, – на кой ляд ты взял эти мощи? Их даже мясорубка не возьмет!
– Торговец клялся, что мясо свежее, – защищался дядя Миша.
– Как минимум с какого-то доисторического звероящера! – кипятилась Ба.
Поэтому, когда дядя Миша отказался собирать авелук, Ба даже обрадовалась.
– Пусть поспит. А то наберет сейчас полный мешок сорняков, перебирай потом, – пробурчала она.
Авелук собирать было весело и совсем несложно. Мы с Манькой аккуратно, чтобы не повредить корни, срезали стебли, Каринка относила их Ба, а та перебирала зелень и складывала в большой мешок.
– Какие вы у меня умные и рукастые, – подгоняла нас Ба, – что бы я без вас делала?
Подстегнутые ее похвалой, за час упорной работы мы набрали целый ворох авелука.
– Этого вполне достаточно. Вы погуляйте немного, я сейчас быстренько еще раз все переберу, а потом перекусим. Только не смейте шуметь, Миша спит.
Мы расстроились – стоять на склоне горы и не драть глотку, чтобы услышать эхо, очень обидно.
– Пойдем тогда руки красить, – махнула в сторону больших валунов Манька.
Вы никогда не видели, как красят в горах руки? Очень жаль. Вы даже не представляете, какое это увлекательное занятие. Нужно выбрать на старом «зацветшем» камне серое пятно засохшего лишайника, плеснуть на него водички, можно и поплевать, ничего страшного. Далее плоским небольшим камушком растереть лишайник в густую кашицу и нанести произвольным рисунком на руки. Потом, когда хна высыхает, ее смывают водой, и на ладонях остается ярко-оранжевый рисунок.
Мы так и сделали – быстро растерли темно-зеленую кашицу и нанесли на ладошки. Теперь нужно было подставить руки ветру, чтобы хна высохла.
Сидеть на огромном, нагретом апрельским солнышком валуне и любоваться окрестностями было невообразимо прекрасно – со всех сторон нас обступали седые на макушках горы, внизу простирались густые вековые леса, небеса исходили таким хрустальным сиянием, что слепили глаза. Остро пахло весенними травами, и особенно – чабрецом.
– Хорошо-то как! – выдохнула я.
– Ммммм, – согласились девочки. Было так прекрасно, что даже разговаривать не хотелось.
– Можно полежать на спине и даже поспать, – предложила Манька.
Мы осторожно легли, прижались затылками к теплому, живому камню и подставили ладони небу.
– А знаете, – протянула я в полудреме, – теперь я понимаю папу. Он всегда говорит, что в нас осталось много языческого. Вот это, наверное, и есть языческое.
– Дааа, – протянули девочки.
Это было очень необычно – разговаривать на взрослые темы, не задирая друг друга и не обзываясь «ума палатами». Меня так поразило наше единомыслие, что я даже расстроилась. «Стареем, наверное», – подумала с горечью.