Две смерти Чезаре Россолимо (Фантастические повести)
Шрифт:
Он улыбнулся:
— Ты все еще оберегаешь меня. Зачем? Скажи прямо: от одиночества. Теперь я уже не боюсь его — мне все равно, каким он был при жизни, дохлый носорог.
Она встревожилась. Она старалась скрыть эту свою внезапную тревогу, но он заметил ее и сказал:
— Тебе неприятна моя уверенность?
— Твоя самонадеянность, — поправила она тихо.
— Нет, — возразил он, сжимая девушку так, что тело ее становилось куском его тела, — когда рядом ты, невозможно быть самонадеянным: Вселенная не может казаться себе больше
— Не может, — зашептала она торопливо, — не может, милый: ты прав. Спи.
Он заснул. Дыхание его было глубоким, ритмичным, тело расслаблено, только в руках, которые обнимали девушку, сохранилась прежняя, от бодрствования еще, напряженность.
Она приказала ему расслабить и руки, но он не слушался; напротив, после этого ее приказа он еще сильнее сжал руки, как будто опасался чего-то.
Аромат сирени разбавлялся какими-то новыми запахами. Эти новые запахи не были связаны ни с каким сезоном года — они были из мира, где нет времени, где есть только протяженность. Даже во сне он сознавал, что это вздор — мир без времени, — но ощущение было на редкость отчетливо. И самое удивительное — оно было хорошо знакомо ему, так хорошо, как бывает знакомо лишь то, что уже десятки раз повторялось.
Он напрягся, чтобы сжать ее еще крепче, но, как ни странно, от этого усилия контакт их только потерял. И чем настойчивее были его усилия, тем быстрее слабел контакт. Она опять, как в первые минуты свидания, нащупала пальцами его височные пульсы, прислушалась к ним, но в движениях ее не было прежней уверенности. Она пыталась скрыть свое смятение, и он вел себя так, будто в самом деле не замечает этих попыток, хотя с каждым мгновением все труднее становилось заглушать пришедшие извне слова: «Не надо лгать! Не надо!»
Сначала он не понимал, что они означают, эти слова, неизвестно кому адресованные. Затем, после острого, но почему-то без боли, укола в сердце, он вдруг осознал, что эти слова — ему, одному ему. И тогда она стала быстро терять упругость и плотность, без которых невозможно живое человеческое тело, а он произнес вслух, очень спокойно, как бывает перед последним взрывом отчаяния:
— Фантом уходит. Пусть уходит.
— Милый, — шептала она, цепляясь за него потерявшими силу и тяжесть руками, — милый, опомнись!
Он хотел крикнуть: «Нет, уходи!», но вдруг из-за куста сирени, который был теперь как лиловое пятно на полотне новоимпрессиониста, выглянуло мужское лици, такое же лиловое, как сам куст.
— Кто это? — спросил он.
— Ах, — воскликнула она, — ну, не делай мне так больно. Отпусти — ты ведь только что прогонял меня.
— Нет, — запротестовал он, — я не прогонял тебя, я говорил, что не могу жить без тебя, и ты сама говорила, что мы всегда должны быть вместе. Вспомни свои слова: «Кроме нас двоих, на свете больше никого нет». А теперь этот…
— Кто? — простонала она, закрыв лицо руками.
— Не притворяйся! — процедил он. — Ты прекрасно видела его —
— Ты оскорбляешь меня, — всхлипнула она. — Я никого, кроме тебя, не знаю и никто, кроме тебя, мне не нужен. А этот, — она обернулась и вздрогнула, — пусть он уйдет. Нет, постой, я сама скажу ему, я должна…
— Должна! — повторил он в ярости. — Какой у тебя может быть долг перед мужчиной, если этот мужчина не я!
— Ах, — опять всхлипнула она, — не бей меня: ты прав, я не то слово употребила, я хотела…
— Не бить тебя! — закричал он. — Не то слово употребила — всего лишь не то слово! Значит, все дело в простой обмолвке? Так? Отвечай: так или не так?
— Пусти, — простонала она, — я должна с ним поговорить.
— Опять это — должна!
— Пусти, — прошептала она, — я не могу его не видеть. Он такой несчастный — я нужна ему. Он убьет себя, если я оставлю его. Пусти — мне больно.
— А я — разве я могу быть без тебя? А ты — разве ты можешь быть без меня?
— Пойми, он такой несчастный — его бросила жена. Она — стерва, эта женщина. Сама бросила — и теперь сама преследует его. Он такой несчастный — без меня он погибнет. Пусти, я не могу не видеть его, понимаешь — это сильнее меня.
— Успокойся, успокойся, — повторял он, — мы оба чересчур взвинчены и говорим не те слова. Вспомни, ты любишь только меня — одного меня. И я люблю тебя — и никакая другая женщина не нужна мне.
— Никакая, — повторила она покорно.
— Каждый может ошибиться.
— Каждый, — повторила она, прижимаясь к нему грудью.
— Но самое главное — не заходить слишком далеко в своих заблуждениях.
— Не заходить, — прошептала она,
— Есть еще время — и все поправимо.
— Поправимо, — прошептала она.
— Пусть тот уйдет, — сказал он жестко.
— Пусть, — пробормотала она. — Обними меня. Сильнее. Еще сильнее. Ты сильный. Я не знала, что ты такой сильный. Он всегда хвастал своей силой. Ты тоже сильный. А-а-а-а!..
Они не заметили, как тот, с лицом вышибалы, выскочил из-за куста, в секунду пролетел десять метров и, без промедления, схватил ее за горло.
— Подлец! — крикнул он вышибале. — Бить девушку!
— Кто ты? — захрипел вышибала. — Я не знаю тебя — кто ты?
— Подлец, — твердил он, задыхаясь, — бить девушку! Бить девушку, да!
Потом он ударил его жестким носком туфли по голени, чуть выше щиколотки, — вышибала взвизгнул, тотчас разжал руки и наклонился, чтобы растереть голень. И тогда он крикнул ей — уходи, уходи! — а сам стал отжимать голову вышибалы книзу, чтобы удобнее было бить коленом.
Вышибала схватил его за ногу, и это здорово мешало бить, потому что трудно было сохранять равновесие, но после третьего удара вышибала упал и, распластавшись, уже на земле, норовил ухватить его за левую ногу.