Две жизни в одной. Книга 3
Шрифт:
А Шуршала знай свое выспрашивает:
– Бочку-то на десять пудов купцу Кулагину смастерил? Все тверичи ужо капустой захрумкали. А у Прокопа Михеича, затьмацкого кузнеца, обручи-то для кадушек взял?
– Эко диво - бочки!
– отвечает Ванятка.
– Это дело сделано. И с обручами порешено, и берёзовые оглобли к телеге готовы. Хоть ты и мозговатый мужик, Шуршала, но опять не в своё дело встреваешь!
– Домовой, да с головой, - ворчит в ответ Шишок, перебирая на печи лук с чесноком.
– Усё дело не твоё - шебаршиное. Эвто дело личное моё - бондарёвское.
– Твоё, твоё... Я что... говорю, - не унимается Шишок.
– Ах, Шуршала-Шебаршала, друг ты мой сердечный!
– опять замурлыкал Ванька, а чей-то голос продолжил:
–
Разозлился Шишок, подумал, что Ванька ему так отвечает:
– Совсем не уважаешь! Мал ещё так отвечать. Тринадцатый годок стукнул, сирота ты круглая. Я же тебе вместо мамки и тятьки! В избе, почитай, не первый век живу, кажись... Избёнка, правда, маненько завалилась. Дед твой Иван Тверской еще ставил. Мудрёный был. Сочинять уж такой мастак! И ты весь в него. Сколько сказок да небылиц я от деда твоего слыхивал! И про войны всякие в Твери и на Руси. Чаво только не было? Хошь, про шведов, хошь, про поляков, аль про Ивана Исаевича Болотникова, хлопца из Зубцовского уезда, расскажу?
– Ужо сказывал. Скучно на печи.
– Ну дак! Жить - скучно, а спать вить хорошо? Русская печь. Тяпло. Глянь-ка, что я тут уголёчком давеча начиркал!
– Шишок отодвинул холщовую занавесочку. На стенке была нарисована карта старой Твери:
– Вот, вишь, наша Тверь. Эдак - река Тверца. Вона - Волга. А тута - Тьмака. Эва наша изба в торговом Загородном посаде. Смолоду здеся и живём.
– А энтово чо?
– заинтересовался Ванька.
– Чо, чо! Огороды Затьмацкие. Славна у нас репа, горох, огурцы.
– А энтова, энтова чо?!
– Здеся - капустники, церковь Николы в капустниках, тута золочёны купола белокаменного Кремля. Здеся - палаты княжески, ране крепость была с башеньками. Красна Тверь, хоть и деревянна.
– А откудова, Шебаршалушка, энти реки взялись? Откудова тякут-то? И, знать, давно. Вона сколько воды да рыбицы накопили?!
– Знамо, давно. Сказывают, от братьев, что жили на дальнем Севере - Ильмена да Селигера. Всё от них и пошло. Отправились они однажды в путь. Старший брат Ильмен за непослушание проклял младшего Селигера, да во гневе тяжкие слова произнёс: «Пусть на спине, за измену клятве, у тебя сто горбов вырастет!» Вот и выросло у Селигера сто горбов - сто островов. Потом-то братья помирились, да дело сделано. Заплакали они горючими слезами. Долго плакали братья, так долго, что кругом всё затопило. И растеклись слёзы братьев реками в разные стороны. Из Ильмень озера - Волховым в Балтийское море. А от Селигера - озёрами да болотами, ручьями да речками чистыми - в могучую Волгу, что течёт к дальнему Каспию.
– Дивна сказка, красна сказка, - задумчиво молвил Ванятка.
– Наша Волга- матушка от родников да ключей светлых воду набирает. А сколько ещё впереди всякого, неувиденного, не воспетого в былинах и сказаниях?! Заглянуть бы! Посмотреть охота. Чаво там, в будущем? Говорят, живёт где-то Златосолнце, как и наше, только живёт оно в радости. Вот бы дал Бог свидеться? Эдак не сходно на печке-то жить? Пошли, Шуршала-Шебаршала, испытаемся? Може, и увидим чаво?.. Нековды только.
– Нековды, нековды... Нековды всегда было и будет!
– заворчал Домовой.
– Пойти-то что! Пойти-то можно, только боязно мне из дома уходить. Дом без хозяина пропадёт. Я ведь - Шишок. Мне положено в доме жить, хозяев поманеньку попугивать да дух избы стеречь, оберегать от опасностей. Только ты, Ванечка, всё равно меня не боишься. Никакого понятия о домовых! Я вот чо ещё слыхивал. Один мой приятель старый, вертляк такой, домовой из каменного купеческого дома. Не первый век трётся возле купцов. Самого Афанасия Никитина, что за три моря в энту Индию хаживал, видел. Так вот, тот Шишок от купцов наслухался всякого. Сказывал, что есть где-то большуща изба, шатёр не шатёр, дворец вроде необычный. В нём Земля время своё пересчитывает. Если ту большущу избу отыскать и войти в нея, можно в будущее попасть. Там и Златосолнце в радости увидать. У этого Шишка-Вертляка, взамен нашего старого самовара, что под клетью валялся, я колечко выменял. Глянь-ка! Как три раза потрёшь об ухо, об энтово вот место, да скажешь закличку: «Дух железный, народися, с огнём-молнией явися!» - колечко и сверкнёт огнем.
– Чудно колечко, - Ваня стал рассматривать, - знать, заморска штука. Дай спробую! «Дух железный, народися, с...».
– Что ты, Ваня!
– испугался Шишок.
– Избу спалишь! А ещё, глянь... яичко.
– Тяжко яичко, большуще. Знать, каменно?!
– удивился Ванятка.
– Каменно, каменно. Тяжёлая штука. Холстину в кармане тянет, того гляди, порвёт холстину-то. Яйцо от заморской птицы, что за Мраморным морем живёт. И со знаками, со знаменьями. Вот гляди, крутанешь, оно и покажет, где хорошо, где худо. Тута, гляди, крест обозначен - знак, знамо, хорошо, не зло. А тута не крест - палочка нарисована, значит, тама, куда яйцо повернулось, будет худо. Энтих штук заморских у Шишка-Вертляка целый короб!
Пока приятели разговаривали, из-за печки выглянула Три-худа. Подскочила Три-худа, схватила яйцо, быстренько подрисовала на нем крестов видимо-невидимо, положила на место, а сама спряталась, слушает. Уж очень разговор её заинтересовал.
– Шуршалушка, Шебаршалушка, пошли испытаемся!
– стал уговаривать Шишка Ваня, - можь, избу ту большущу отыщем? Златосолнышко в радости увидим? Давай трахтом или рекой.
– Не трахтом надо и не рекой, - отвечал Домовой, - идтить надобно туды Оршинскими болотами. Где болота, там и нечисть. А где нечисть, там и указ, где правда. Где правда, туды не пущают. Только бы Три-худа не увязалась. От неё и здеся житья нету. Как прослухает про чаво, живо ухватится, чтоб дело шпортить. А привяжется, не отвяжется, прилипала поганая.
А Три-худа из-за угла отвечает:
– Грубиян... привяжется... не отвяжется... Шишок босоногий... А что как надумают идтить? Златосолнце в радости увидят?
– забеспокоилась тверская поганка.
– Не иметь мне тогда прежней силы над людьми. Нет уж! Не позволю! Помешаю!
– А чо за Три-худа така?
– спросил у Шишка Ванятка.
– Не ведаю!
– Как, не ведаешь?
– удивился Шишок.
– Ведаешь. Все напасти от неё. И войны, и болезни, и невежества всякие. Батюшку твово кто в бранном поле мечом усыпил? Матушку-то да братцев твоих в младенчестве кто извёл? Голодом всю родню выморил? А сколько невежества на Руси? А засух, наводнений, пожаров, войн? Сколько горя людского? Три-худа тверичей одолевает, проклятая!
А Три-худа из-за печки знай своё:
– Проклятая, заклятая! Тебя, комара, только вот достать, уморить не могу. Не подвластен ты мне, дух запечный!
– Сама быстро накинула платочек и к Ванятке: - Кажись, звали? Не ведаешь, Ваня? Три-худа я. Сразу целых три: войны, болезни, невежества всякие. Но... Со мной и поладить можно. Стороной обойду. Ты только совесть заложи да поучаствуй в поганых делах.
– Сгинь, нечиста сила! Провались в подпол!
– закричал Шишок, швырнув в неё огромной луковицей.
– «На одно солнце глядим, да не одно ядим!».
– Фу, таракан запечный, - зло молвила Три-худа, прячась в тёмный угол.
– Завалиться бы тебе вместе с избёнкой не мешало! Не сгину!
– Ну вот, - вздохнул Домовой, - теперича прилипла. И зачем только её вспомнил?!
– Не девка, не баба, а ряба. Знать, оспой маялась, - сказал удивлённо хозяин дома.
– А косы-то трёхцветные, и из спины растут? То одной, то другой, а то сразу и двумя, и тремя вертит?! То заплетает их, то расплетает!
– Это она козни плетёт! Извечно я с нею воюю. Мы - шишки, хранители домов. А она, хоть и живёт рядом, разорительница. Берегись её, Ваня! «Стережёного Бог стережёт». Да ну её, - продолжал Шишок, немного помолчав.
– Лучше, как в младости, на печку влезай, сказку хорошу расскажу, Ванюша. Хошь, про Винерку, хошь, про Ню-ню али Зю-зю? Али про Ертоха? Опять ты, Три-худа, подслушиваешь?! Да козни, сидя на поленнице, плетёшь? Сгинь, чёрная твоя душа!