Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Необходимость делать выбор лишь усилила панику. Итальянка предпочла бы не слышать этого предложения.
– Почему? – спросила она.
– Почему? – Гриманд поджал пухлые губы. – Королю позволены капризы. – Он явно колебался. – И, наверное, потому, что с самого начала вот это, – он вновь указал на свое лицо, – не вызывало у вас отвращения.
– А сами бы вы что предпочли?
– Я бы позаботился о ребенке. То есть предпочел бы мою мать.
Карла пожала плечами. Выбрать в качестве убежища логово нищих и воров, куда, как говорят, не осмеливается зайти даже королевская гвардия, было бы настоящим безумием. Однако в глубине ее души, скрытое волной паники, жило доверие, которое роженица по-прежнему чувствовала к этому человеку, к нелепому Инфанту.
– Не знаю, на каких союзников вы рассчитываете, – прибавил король Кокейна, – и насколько им можно доверять. Но кем бы они ни были, особенно если они из дворца, на вашем месте я бы хорошенько подумал.
– Что вы имеете в виду?
– Кто-то нанял меня, чтобы вас убить, и этот человек знал, где вас найти.
В его словах была логика, но она ускользала от графини. Почувствовав очередное приближение схваток, она попыталась усилием воли подавить спазмы и прижала обе ладони к животу.
– Кто он? – с трудом выговорила женщина.
– Злодеи из высших слоев общества действуют через посредников, часто нескольких, чтобы их не призвали к ответу. Они не любят пачкать руки – в отличие от души. Я знаю человека, который нанял меня, но не знаю, кто нанял его, – объяснил ей главарь шайки.
Карле хотелось расспросить его подробнее, но боль стала невыносимой. И тогда она сдалась:
– Возьмите меня с собой.
Их путь пролегал по лабиринту переулков, таких узких, что там едва помещалась тележка. Карла, как ни пыталась, не могла запомнить дорогу назад. Она оказалась на территории Дворов, легендарной земли, известной только по легендам, отгораживавшим эту землю от остального мира. Легендам о пороках и насилии, о больных и одичавших детях, о безудержном распутстве, о месте, где человека могут убить ради пера на его шляпе. Богатые парижане любили хвастаться этим логовом, словно его дурная слава каким-то образом повышала их престиж, несмотря на то что сами они в глаза не видели это гнездо порока.
Как заявляла Симона: «У нас самые подлые нищие в мире».
Дома тут беспорядочно лепились один к другому. Каждый следующий этаж выглядел новее предыдущего, но в целом все они были чрезвычайно ветхими, и от обрушения каждое здание удерживали лишь соседние. Некоторые постройки представляли собой просто сараи из глины и дерна, негодные даже для коров. Отовсюду исходила вонь человеческого жилья, где люди кишат, словно пчелы в ульях.
Биго и Пепин тянули тележку, а Гриманд пошел вперед, разгоняя стайки любопытных детей. Они поднялись на холм. Из переулков открывались проходы во дворы, откуда выходили мужчины – уперев кулаки в бедра, они смотрели на проезжающую процессию. Их взгляды задерживались на трофеях и на Карле, и женщина увидела, что плечи гиганта опустились, словно в ожидании неприятностей. Он коротко кивал мужчинам, некоторых называл по имени, и в конце концов караван тележек проследовал мимо, не встретив никаких препятствий. Они спустились с холма.
В самой глубине лабиринта улиц и переулков – хотя графиня понимала, что это место только кажется центром Дворов, а на самом деле они, наоборот, добрались до края – Гриманд свернул в очередной двор и остановился.
– Добро пожаловать в Кокейн, – сказал он.
В целом этот двор был похож на остальные, если не считать странного дома, втиснутого в его дальний угол. Двор окружали здания в три или четыре этажа, тогда как в этом сооружении их насчитывалось целых семь. Три верхних этажа – если их можно было так назвать – были не достроены и казались новее нижних на несколько столетий. Стены и опоры состояли из бревен неодинаковой длины и толщины, вероятно украденных в разное время из разных мест. Окна были без стекол, разного размера и расположены в случайном порядке. Все новое сооружение было словно скручено и сильно наклонилось вперед, грозя рухнуть: от падения его удерживал канат, обмотанный вокруг середины и уходящий к невидимому крюку, а также балка, вырезанная
– Башня не совсем закончена, – признал Гриманд, хотя и не без гордости. – Но вы будете жить не там. – Он опустил задний борт тележки, в которой она ехала. – Позвольте мне помочь вам сойти.
– С радостью, – отозвалась женщина. – А то я чувствую себя как преступник по пути на виселицу.
Гриманда обидела такая неблагодарность.
– Наверное, в следующий раз я заставлю вас идти пешком, – пообещал он.
– Честно говоря, я и сама бы предпочла идти, – заявила итальянка.
– Почему же вы об этом не сказали?
– Вы только что убили четырех взрослых и троих детей. Я была вашей пленницей.
– Но это не помешало вам насмехаться надо мной в свое удовольствие.
– Матрас мне очень помог. Вы… – Карла умолкла, поскольку слова, готовые слететь у нее с языка, звучали нелепо. Тем не менее это было правдой. – Вы были чрезвычайно добры.
Король воров хмыкнул и успокоился:
– Ерунда. А теперь прошу извинить – нельзя, чтобы меня видели болтающим с женщиной.
Из домов выходили люди и собирались вокруг повозок. В толпе царило оживление. Люди были худыми и грязными, с татуировками и шрамами, и большинство из них шлепали босиком по грязи, но их энергия казалась неиссякаемой. Карла чувствовала, как эта энергия растекается и по ее жилам. Многочисленные дети – да и взрослые тоже – глазели на нее, словно на экзотическое животное. Во взглядах женщин сквозила неприязнь. Гриманд стоял рядом, и графиня чувствовала себя в безопасности. Она потянулась – бедра у нее ныли, но боль в пояснице утихла. Толпа гудела, но, несмотря на всеобщее нетерпение, никто не осмеливался наброситься на добычу. Почувствовав, что Антуанетта взяла ее за руку, Карла сжала ее ладошку.
Великан поднял руки:
– Восславим великий день для народа Кокейна!
В ответ раздались громкие приветственные крики, и, услышав их, он улыбнулся.
– У нас есть еда и скрипки, пунш и вино, сахар и шелковое платье, и все это мы возьмем сегодня, потому что завтра у нас может не быть! – продолжил предводитель воров.
– Завтра может не быть! – выкрикнула женщина, и толпа подхватила ее слова.
Гриманд повернулся к Карле, словно хотел сказать: «Теперь вы понимаете?» Как это ни странно, она была тронута – отчасти радостью людей, а отчасти тем, что ему не безразличны ее чувства. Женщина кивнула.
– Как зовут девочку? – спросил главарь банды.
– Антуанетта.
Король Кокейна снова повернулся к толпе:
– Первым делом позвольте поприветствовать наших новых сестер. Карла, благородная дама с юга, которой чужды роскошь и гордыня – так что не смущайтесь. И Антуанетта, еще одна сирота, которую мы примем к себе. Как говорил сам Иисус, «пустите детей приходить ко Мне» [19] .
Графиня решила, что это жестокая шутка, и посмотрела в лицо королю воров. Но ничего подобного. В этом человеке пороки и добродетели сливались в идеальной внутренней гармонии.
19
Евангелие от Луки, 18:16.
Гриманд хлопнул в ладоши, и лицо его помрачнело:
– Некоторые из наших братьев не вернулись домой. Зубы молодых львов были сломаны в сражении с опасным врагом. Мы будем вспоминать их души до самого утра, будем оплакивать их во время пира. Пусть смех и набитое брюхо станут нашим прощанием. Этим же мы восславим и мертвого врага, поскольку даже Соломон во всей его славе не встречал зверя столь свирепого. Путь его имя будет произнесено и услышано, чтобы стать нашей легендой. Карла?
Гигант повернулся к итальянке, и она на мгновение растерялась, оказавшись в центре внимания.