Двенадцать обручей
Шрифт:
Что еще бросалось в глаза, так это несусветная захламленность вещами — причем все, что попадалось вам под руку в этих комнатах, коридорах и на лестницах, несло на себе ту же печать химерного сосуществования сразу нескольких предметно-бытовых слоев, ибо присутствовали здесь кроме всего прочего:
какие-то компьютеры, ксероксы с факсами, принтеры, симуляторы и синтезаторы, а также опутанные кабелями стимуляторы и сублиматоры, причем некоторые из них совершенно распотрошенные; лазерно-цифровая роскошь подкреплялась брошенными на произвол судьбы видеокамерами, домашними кинотеатрами, спутниковыми и просто антеннами, телевизорами разных поколений, музыкальными центрами с караоке и без, мониторами, вакуум-клинерами, кухонными комбайнами; там и сям концентрировались всяческие пульты дистанционного управления и иная мелочь вроде модемов, гнезд, галогенных светильников, радиостанций,
какие-то блюда — резные, металлические и керамические (цвета: желтый, зеленый, коричневый), топорцы, а еще кованые бляшки, крысани, крисы и чересы[24], лакированные деревянные орлы, медведи, волки, кабаньи головы из плексигласа и натуральные, вышиванки, герданы[25] и обычные мониста, сырные коники[26] и единороги, аисты в гнездах, лылыки[27], деревянные же змеи на гибкой пластине, дрымбы[28], дарабы[29], трембиты, Бахметюковский кафель, бубны, тобивки[30], денцивки[31], авторучки с эрегированными гуцулами, флояры[32], джоломии[33], инкрустированные речными камушками и ракушками шкатулки, кораллы, плахты, сардаки, кептари и капузы[34], китайские спортивные костюмы «Адидас», постолы с ногавицами, ножницы для овец и другие — для кабанов, лижныки (цвета: серый, черный, малиновый), ельцин-матрешки, писанки с космической и олимпийской символикой, вышитые крестом портреты святого Юрия, Юрия Федьковича, Ивана Франко и действующего президента, глеки, куманцы и баклаги, упоминавшиеся ранее как «керамика», скульптурная группа «Комиссар Руднев братается с генералом Шухевичем» — короче, складывалось впечатление, что отныне весь музей гуцульского искусства вкупе с косовским базаром зачем-то перевезли именно сюда; но, чтоб и этого не показалось мало, попадались там кроме того
мечи самурайские, арабские и турецкие, драконьи зубы, несколько полотен Фрагонара[35] (оригиналы) и приблизительно столько же Фраунгофера[36] (копии), слоновьи и мамонтовые бивни; окаменевшие с эпох, когда здесь еще было море; до ужаса мезозойские моллюски; отпечатанные готическим шрифтом антикварные книги по каббале и баллистике, корни мандрагоры, заспиртованные в самогонке вкупе с лацертинами[37] и саламандрами; почечные и лунные камни, венецианские люстры и зеркала, ферлямпикс, халцедон, перо золотой птицы, яйца археоптерикса, набор серебряных пуль, над которыми прочли соответствующие молитвы семь ксендзов, семь попов и семь раввинов; испанские дуэльные пистолеты «дуэнде» (каждый в отдельном футляре), мясницкие ножи, стилеты, браслеты (как в прямом смысле, так и в переносном), амулеты, арбалеты, балетные пачки, гипсовые плакальщицы, купальщицы и миньетчицы, олеографическая порнография викторианской эпохи, урны с останками неведомо когда и за что сожженных господ и госпож, скромная коллекция черепов под красное вино, чучела, веера и поддувала, шерсть Кинг-Конга, волосы ангела и куриные лапки в ассортименте, а также без числа иных памятников материальной культуры минувшего.
Другое обстоятельство, тяжко поразившее Карла-Йозефа в процессе обследования дома, было связано с дверями, но не столько с их необозримым количеством, что должно было бы свидетельствовать о соответствующем им количестве помещений и переходов, сколько с надписями на них. Более того, на весь дом не было двух дверных табличек, исполненных одинаково — так, словно их просто посрывали отовсюду, где только удалось, а потом свезли в это удивительное место, отчего ощущение придурковатой хаотичности лишь усиливалось, загоняя довольно неуверенного в себе Карла-Йозефа в глухой угол бесплодных блужданий и догадок.
Определенная часть табличек (ПРОЦЕДУРНАЯ, ДЕЖУРНЫЙ ПРОКТОЛОГ, ПРОЗЕКТОРСКАЯ)
Карл-Йозеф уже склонялся к мысли, что все эти недоразумения происходят от его недостаточного владения местным языком — версия, которую в целом можно было бы и принять на веру, если б его тут-таки не затравили таблички на языках, ему известных более: FUCKING ROOM, RED ARMY OF THE UNIVERSE, DO NOT MASTURB’ PLEASE, потом шли EXQUISITE CORPSE, ETERNAL DAMNATION, HELLFIRE, KISS OF DEATH, TORTURES NEVER STOP (невольно вспомнились какие-то кроваво-черные обложки из того времени, когда он ходил в гимназию и фанател от металла, со дна памяти почти автоматически вынырнула какая-то первая, вся в черных кожах и цепях лахудра с кровавыми губами на мертвенно-белом фэйсе), далее было ничуть не хуже — DANCE MACABRE, SUICIDE REHABILITATION, просто THE DOORS, почему-то во множественном числе, а потом еще ПЕРВЫЙ ОТДЕЛ, НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА КАДРОВ, ОТДЕЛ ВИЗ И РЕГИСТРАЦИЙ, PIEPRZENIE NA ZIMNO, ACHTUNG — SCHEISSE, VAMPIRENTREFFPUNKT, совсем уж неуместное REGIONALBAHN NACH BADEN (со стрелкой, указывающей почему-то в подвал) и бесконечно алогичное DAMEN-PISSOIR…
От всего этого ему захотелось поскорее куда-нибудь на воздух; каким-то удивительным образом он попал на веранду, там увидал сложенные с ночи и до сих пор не распакованные сумки, саквояжи и рюкзаки, минут тринадцать провозившись с замком на входной двери, он выскочил на склон под крыльцом, еще не оттаявший склон, где наконец-то успокоил себя мыслью, что поскольку вышел из своего номера без очков, то большинство увиденного ему просто померещилось.
И вот теперь он, решительно рубя воздух руками, сходит вниз, притормаживает где скользко, озирается и ищет среди первых можжевеловых зарослей какую-нибудь тропку в долину, где нет этого ветра, холода, птичьих криков, где уже несколько недель как весна. Карл-Йозеф идет по этой дороге впервые, но не в последний раз.
И нам необходимо идти следом, если мы действительно хотим разглядеть эту местность. Итак, позади — хребет и трансильванская граница, а впереди, то есть внизу — весна, которой с каждой сотней метров становится все больше, и вот она уже дышит из блестящих камней старой военной дороги, а потом напоминает о себе запахом нагретого можжевельника. Камни, можжевельник, а также горная сосна, а дальше новая, уже этого года трава. Спустя неделю-другую, согласно всем святоюрским прописям[38], сюда должны были б явиться пастыри с отарами. Но они не придут, ибо на полонину Дзындзул они не приходят никогда. И по этой причине трава на ней, вероятно, самая сладкая.
Справа на склоне, метрах в двухстах мы оставим кривоногую конструкцию недостроенного трамплина, который Карл-Йозеф Цумбруннен отметит в памяти как объект для его будущего мазохистического альбома: поржавевшие, через одну выломанные ступеньки на эстакаду и желоб для спуска с полностью уничтоженным покрытием.
Ниже начнется дикий лес, то есть не посаженный человеческой рукой, а самим Антидухом посеянный. То есть никакой Карл-Йозеф Цумбруннен-старший, заслуженный императорский лесовод, к этому отношения не имел, однако сумел подсмотреть за Антидухом (природой?), как следует сажать деревья в этой стране.
На уровне леса, куда, словно в здание гигантского вокзала, входит через некоторое время Карл-Йозеф Цумбруннен-младший, так вот, на уровне леса дорога делается более покатой, иногда почти ровной, зато наполненной всяческими препятствиями: насиженные мухами огромные вымоины, поваленные деревья, окаменевшие глиняные гребни гусеничных следов (что-то тут еще делалось прошлым летом, не так ли?), далее и сам застрявший без надежды на возвращение трактор — вот если бы за лето он зарос травой, лианами, цветами, получилось бы неплохое фото для кичевой открытки! — потом откуда-то появляется колючая проволока, останки столбов, позеленевшие шлагбаумы, фанерные щиты с предупреждающей запретительной символикой, но здесь только мы, а никакой не шпион-фотограф имеем право догадываться о близком присутствии покинутых ракетных шахт, об их пропахших грибами, мочой и совершенной секретностью колодцах, о выпотрошенных пультах и разбитых на самом дне бутылках из-под пива.