Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Я не об этом, я о нем самом беспокоилась, — сказала Фируза, — мало ли что могло с ним случиться… А дело успеется…
— Ну ладно, не беда, пусть отдохнет, потом пойдете.
Мирак обиделся. Он так радовался и гордился, что встретил самого Куйбышева, главного командира, беседовал с ним, был на седьмом небе от его похвал. Это не шутка! Сам Куйбышев поздоровался с ним, разговаривал! Асо, наверное, не видел Куйбышева, даже не слышал его голоса, а говорит о Мираке так презрительно, ребенком называет… Вот Фиру-за, та все понимает, она хорошая…
Фируза увидела, что Мирак расстроен, подошла к нему и сказала:
— Ты огорчен, братик? Или устал, помогая тушить пожар? Пойди выпей чаю, отдохни!
— Ничего, — сказал Мирак, — давайте лучше пойдем, а то поздно… Отец будет ругаться.
— Ну и хорошо, пойдем, я только зайду в караулку, возьму паранджу. Фируза вошла в комнату, а Мирак сел на суфу под навесом и стал смотреть на проходивших в ворота. Входило в город немного людей, больше уходило. То были дехкане, распродавшие свой товар и купившие, что им нужно было. Погрузив покупки на ослов, лошадей или арбы, они возвращались домой. Асо и его солдаты их почти не проверяли, только взглянут — и пропускают. А когда в пароконном фаэтоне проехал надменного вида человек в серой куртке и галифе, а поверх них в нарядном халате из алачи на шелковой подкладке, в лакированных сапогах и в белой чалме на голове, то Асо и солдаты, подняв руки к виску, отдали честь. Мирак удивился и спросил у Фирузы, которая вышла в это время:
— Кто это?
— Это председатель ЧК, Ходжа Хасанбек, — сказала Фируза. — Большой человек, у него в руках жизнь и смерть Он может к смерти приговорить.
— К смерти? — удивился Мирак. — Но ведь революция же! Почему же опять убивать?
— Если в руки ЧК попадутся сторонники эмира, контрреволюционеры, басмачи, трибунал может их приговорить к смертной казни.
Удовлетворился или нет Мирак этим ответом — неизвестно, но он ничего больше не сказал и зашагал рядом с Фирузой.
Только после долгого молчания проговорил:
— Ходжа Хасанбек — злой старик, плохой человек!
Фируза под чашмбандом от души расхохоталась и даже оглянулась по сторонам — не слышит ли кто ее смеха. Но улица была безлюдна.
В квартале Арабон Мирак показал Фирузе дом Шомурадбека-додхо и отравился назад, на Лесной базар.
Фируза вошла в просторный, высокий крытый проход за воротами и поняла, что додхо оставил своим наследникам немалое богатство и что принадлежит людям, которым не приходится думать о завтрашнем.
Глава 4
И правление эмира Музаффара, в 1285 году хиджры, что соответствует 1868 году нашего летосчисления, хан Коканда Худояр был вынужден, восстания в крае, бежать и искать убежища у бухарского. В то время при дворе Худояра служил молодой военный, по имени Шомурадбек, который за храбрость и военные заслуги получил высокий чин и стал одним из приближенных хана.
Несмотря на свою молодость (в то время ему было 25 лет), Шомурадбек был дальновидным политиком, тактичным и благоразумным человеком. Он не одобрял разгула и праздной жизни Худояра и своими советами старался увести правителя с дурного пути. Но его советы и наставления могли бы скорее воздействовать на гранитную скалу, чем на хана.
В унынии, потеряв всякую надежду, возвращался однажды Шомурадбек домой.
— Нехорошо мы поступаем, женщина! — с грустью говорил он жене. — Есть хлеб во дворце хана все равно что отравой питаться; быть приближенным хана — значит играть со смертью… Как жаль, что я так поздно понял это! Тщеславие молодости, честолюбие сгубили меня!
Жена Шомурадбека, дочь одного из его родственников, была женщиной умной, образованной, поэтессой; она читала сочинения Саади, «Пятерицы» Низами и Навои всегда были у нее под рукой. Она была заботливым другом мужа, его постоянной советчицей.
— Что еще случилось? Отчего вы так сокрушаетесь? — спросила она, видя, что муж взволнован. — Вы стали говорить какими аллегориями. Разве что-нибудь особенное случилось?
— Да, — сказал Шомурадбек, ласково глядя на свою жену. — Да, моя дорогая! В последнее время, не знаю уж отчего — может быть, от неумеренного употребления вина или под чьим-то вредным влиянием, наш хан стал просто негодной тряпкой… Ни той отваги и энергии, которыми он когда-то приворожил меня, ни ума, ни рассудительности, приличествующих правителю… Просто тряпка… Этим его состоянием хорошо пользуются враги, и я боюсь, что не нынче так завтра случится несчастье.
Вспомнив стихи Саади, она сказала:
Умолкни, Саади Зачем кричать напрасно?! В стенаниях твоих по вижу прока, друг, Узнав, что у тебя неважные доснечи, Не огорчится тот, кто натянул свой лук.А вам-то что? Зачем вам-то печалиться? Да пусть на его голову посыплются беды! Что вам, дорогой мой?
— Ах, мой знаток Саади, как вы беспечны! — сказал Шомурадбек, лаская жену. — Ведь если на голову хана посыплются беды, так и" нам несдобровать.
— Бог выше хана! — сказала жена. — Если богу будет угодно, ничего с нами не случится. Но, конечно, нужна осторожность. Осторожность и ум спасают человека от беды. Как говорит Низами:
Смирись и развяжи на лбу свой узелок: Ни мне и ни тебе свободы не дал бог— Да, — сказал Шомурадбек. — Нужно быть осторожным, особенно в наше время.
— Лучше вам сейчас отдалиться о г хана!
Приняв этот совет жены, Шомурадбек постарался не показываться на глаза придворным и ходил во дворец, только когда его вызывали. Он старался показать, что не сочувствует политике хана… Но было поздно.
Когда началось восстание, Шомурадбек вынужден был тоже бежать в Бухару с женой, детьми и всеми пожитками.
Сначала Бухара, несмотря на все ее мечети и медресе, базары и торговые ряды, которые, конечно, по богатству и блеску во много раз превосходили Коканд, не понравились Шомурадбеку и его жене. Но два сына их, учившиеся в школе, сразу оказались в восторге и от путешествия и от Бухары.
Эмир Музаффар хотел привлечь Шомурадбека к своему двору, использовать его храбрость и знания, но тот отговаривался, извинялся и отказывался от участия в делах. Худояр помог ему, сказав эмиру, чтобы тот из уважения к нему, хану, оставил Шомурадбека в покое. Как бы там ни было, но эмир дал Шомурадбеку какую-то должность и назначил содержание, пригласил его бывать во дворце хоть каждый день. Шомурадбек поселился в одном из эмирских домов, в квартале Арабон. В первые же дни он приказал вырыть там колодец и вывел из него воду на двор, разбил цветники, посадил виноградные лозы, постарался сделать жилище хоть немного похожим на свой кокандский дом. По целым неделям он никуда не выходил, с кетменем в руках работал в цветнике, таскал воду, обрезал лозы, разводил цветы. Когда жена спешила ему на помощь, он говорил, глядя на нее с благодарностью: Только в доме своем — и покой, и отрада. Здесь не учат тебя, что — не надо, что — надо. Для мудрейших свой угол — прекрасней стократ, Чем дворец Кей-Хосрова, чертог Кей-Кубада.