Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Так не браните же Бухару, — говорила ему жена. — Если вернетесь в Коканд, опять вам придется сидеть с ханом в Урде, опять начнется «царство Кей-Кубада и Кей-Хосрова».
— Ты права, — говорил Шомурадбек, — поэтому Бухара мне теперь нравится. Тем более что тут много умных и ученых людей и мы свободно объясняемся с ними.
Вот так и вышло, что Шомурадбек остался жить в Бухаре и совсем избавился от кокандского хана. При эмире Абдулахаде его сыновья получили чин мирахура и стали амлякдарами, уехали в Пирмаст, и Шомурадбек с женой остались одни в своем красивом доме, утопавшем в зелени, и квартале Арабон. Жена Шомурадбека, которая не любила сидеть без дола, собрала соседских девочек и стала обучать их, читала с ними книги, а вечерами при свете лампы с круглым фитилем вышивала, рассказывая мужу любовные истории. Шомурадбек сто раз благодарил бога, что у него гпкая разумная жена.
С такой женой, — говорил он, — мне нечего больше желать. Хлеб н. — ип насущный дает нам господь, дети выросли и нашли свою дорогу, а для мгня только ты и твои беседы — вот и все!
Это так, — отвечала жена, — но и совсем избегать людей, отка-илиатьси от общества нехорошо. Говорят, что эмир Абдулахад любитпоэзию и сам пишет стихи… Надо, чтобы вы хоть изредка наведывались но дворец: покажетесь и уйдете — это будет неплохо.
Плохо будет! — решительно отвечал муж, и наступало молчание. Жени продолжала вышивать, потом говорила:
— Был такой поэт — Хиджлат, как-то прочитала в одной антологии такие его стихи:
Полезным быть, Хиджлат, — вот жизни смысл и суть. Коль ты — не царский зонт, так просто тенью будь!— Не хочу быть ни царским зонтом, ни тенью от стены. Я люблю тебя, очарован тобой и никого знать не хочу!
Весной 1896 года в семье Шомурадбека появилось еще дитя — дочка, которую назвали Хамрохон.
— У тебя до сих пор не было дочерей, — говорил довольный Шомурад-бек, — ты была одна у нас женщина, а теперь у тебя подруга, красивая, как ты.
— Какой араб хулит свое кислое молоко? — смеялась жена. — Вы хвалите, потому что это ваша дочь!
— Нет, ты только посмотри на нее!
Это будет пери, а не девушка! И в самом деле, Хамрохон стала пери-девушкой. Всякий, кто видел ее еще в десятилетнем возрасте, изумлялся ее красоте. Черные манящие глаза, черные брови, сросшиеся и изогнутые, как тетива лука, — так уже сотни лет рисуют поэты брови своих возлюбленных, — рот, подобный бутону розы, маленькая родинка в уголке губ… Как будто про нее сказал Саади:
Что лица всех других — с твоим лицом в сравненье?.. Нет у других того и вида, и значенья!Жена Шомурадбека рано начала учить дочь грамоте. Подражая матери, Хамрохон увлекалась стихами и пением, ее приятный голос выделялся среди голосов подруг. Ее начитанность и остроумие порой ставили в тупик даже взрослых. Самым любимым ее занятием была игра «байта-барак»: играющие состязались в знании стихов. Она была любимицей в семье, никто ни в чем не мог ей отказать, никто не говорил ей грубого слова. Отец и мать ласкали, говорили с ней всегда нежно, дрожали над ней.
Когда Хамрохон исполнилось двенадцать лет, Шомурадбек, войдя в комнату дочери, увидел, что она лежит и плачет. Он растерялся, не знал что делать.
— Что с тобой, Хамрохон? Отчего ты плачешь? — заговорил он. Хамрохон заплакала еще сильнее.
— Ну, говори же, не мучь меня! Что случилось? Где твоя мать?
— В баню ушла, — с плачем ответила Хамрохон.
— Так ты поэтому плачешь?
— Нет! — Хамрохон повернулась к отцу спиной.
Хамрохон еще несколько раз всхлипнула, потом встала, вытерла слезы и сказала:
— Лейли умерла!
— Кто умер? Какая Лейли? — удивился Шомурадбек.
— Лейли, да! — подтвердила Хамрохон. — Возлюбленная Меджну-на! — Нагнулась и взяла с подушки книгу.
Шомурадбек наконец понял, о чем говорит дочь, и громко расхохотался.
— О, дай бог тебе долгой жизни! — проговорил он отсмеявшись. — Ну разве из-за этого плачут? Это же выдумка, сказка! Кто такие Лейли и Меджнун? Это что за книга? Навои, что ли? А, Низами! Низами хорошо пишет; когда-то и мать твоя плакала над ним. Особенно над стихами:
Низал Меджнун слезинок жемчуга, Чесала Лейли косы гребешком.— Ну, — сказала с упреком Хамрохон, — это вы не то читаете…
Вы вот это прочтите, сами заплачете!
И она показала страницу. Шомурадбек прочел то место, где Лейли говорит матери, умирая: Что делать, мать?! Ведь молодая лань Всосала яд с твоим же молоком?!
— Хватит, хватит! — закричала Хамрохон, вырывая книгу из рук отца. — Хотите, чтобы я опять заплакала!
На этот раз и у отца навернулись слезы на глаза. Не от чтения стихов Низами, нет, это были слезы радости. Да, Хамрохон становится похожей на мать. Любовь к поэзии, впечатлительность, тонкость чувств, изящество — все, все, как у матери!
«Сто раз благодарю тебя, боже!» — сказал про себя Шомурадбек, обнял дочь и расцеловал ее в пылающие, залитые слезами щеки.
— Да, — сказал он, вспомнив. — Оставим стихи, поговорим о тое.
— О каком тое?
— О тое по случаю рождения твоего племянника! — сказал весело Шомурадбек. — О тое твоего пирмастского племянника.
— В самом деле будет той? — обрадовалась Хамрохон. — Там певицы, наверное, будут. Они хорошо поют… Я люблю пение.
— Да, если богу будет угодно! Твоя мать сказала, что на будут и танцовщицы Тилле и Каркичи, и даже, кажется, сама Анбари Лшк.
— Анбари Ашк? А кто это?
Анбари Ашк, или просто тетушка Анбар, была певицей и танцовщицей и Арке, одной из самых приближенных к матери эмира и его женам. Это была высокая женщина, стройная, смуглая, с миндалевидными глазами, длиннолицая, худощавая. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была привлекательна. Ее лица не портил один из передних зубов, выдававшийся вперед. С первого взгляда вам начинало казаться, что вы ее давно «маете; стоило ей улыбнуться, сказать несколько слов, и вы уже были очарованы ею. У нее был сильный бархатный голос, она хорошо пела, играла на бубне и танцевала и в этом искусстве не имела себе равных.