Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Напрасно вы это делаете. У вас в доме дочь-подросток, а вы приглашаете Анбари Ашк. Не дай бог, она укажет на нее — и вы лишитесь своей дочери.
— Ничего не будет, — уверенно отвечала мать Хамрохон. — Анбар не такая, а если и такая, то со мной она не поступит так коварно. Она уже давно мечтает выступить у нас на тое.
Шомурадбек тоже был спокоен, думал, что эмир примет во внимание уважение и авторитет, которым он пользовался в Бухаре. Поэтому он не противился приглашению Анбари Ашк на той, наоборот, сам сказал дочери о ней, расхвалил ее.
Старший сын Шомурадбека был амлякдаром в Пирмасте. У него было хорошее положение, всем он был доволен, но только не было у него детей. Жена его ездила по святым местам, вносила большие пожертвования, денно и нощно просила бога даровать ей ребенка. Она знала, что если не родит, то муж возьмет вторую жену и ей будет плохо. Наконец судьба сжалилась над ней, она родила мальчика, которого назвали Умед-джан, что значит «надежда». Отец и мать, дед и бабушка дрожали над ним и решили устроить большой той по случаю «положения его в колыбель». Большой той должен был состояться в Бухаре, в доме Шомурадбека. Об этом родители мальчика просили его, и он дал свое согласие, был очень доволен и начал готовиться к пиру.
Обычно праздник «положения в колыбель» считается женским праздником и не бывает очень пышным. Но тот праздник, о котором мы расскажем, был многолюдным и торжественным.
На мужской половине собрались мужчины, пели певцы.
На дворе кипели огромные котлы, в которых помещалось десять ман риса.
На женской половине разместились в нескольких комнатах женщины из разных слоев общества, везде играли музыкантши и слышалось пение. В самой большой комнате показала свое искусство танцовщица Тилле, потом спела Каркичи, наконец на середину комнаты вышла Анбари Ашк и спела газели.
На этом пиру она старалась показать все свое искусство, исполняла свои песни горячо, от всей души, без всякого напряжения и притворства. Давно уже не видели ее в таком ударе. Все восхищались ею.
Как всегда бывает на больших праздниках, и здесь обносили гостей шашлыком, пловом, стопками сдобных лепешек, по девять штук в каждой, с леденцами и сахаром, подносами со всякими сластями, с вареньем, ни-шалло с розовой водой, засахаренными фисташками, каршинской халвой, халвой разноцветной… После еды, чаепития и танцев в большой комнате на суфе, где сидела мать новорожденного, начался обряд укладывания в колыбель младенца.
Посреди комнаты поставили новую расписную колыбель с серебряными ручками. Колыбель была покрыта бархатными и шелковыми накидками, одеяльцами. С одной стороны колыбели села магь, с другой распорядительница пира. Роженице принесли сдобную лепешку. Она откусила кусочек, провела рукой над колыбелью и отдала лепешку повитухе. У повитухи ее вырвала распорядительница пира, а у нее девочка, стоявшая там наготове; она побежала во двор, за ней погнались ребятишки. Наконец соседский мальчик, оказавшийся победителем — он сумел донести лепешку до ворот, — прибежал, запыхавшись, обратно; ему на голову сыпали конфеты, куски сахара, в руки совали серебряные монеты. Потом в колыбель — в изголовье и в ноги — положили по клочку ваты, подожгли их, и повитуха, прочитав молитву, «удалила злых духов и нечистую силу». К перекладине колыбели подвесили всяческие амулеты, бусинки — «от сглазу», дольки чеснока и семена нигеллы, раскололи на перекладине грецкий орех, принесли голову барана, сваренного к празднику, и разрезали ее… После всего этого ребенка взяла на руки одна из старух и, укладывая его в колыбель нарочно неправильно, — ногами к изголовью, спросила:
— Так положим?
— Нет! — дружно сказали все.
Наконец, положив ребенка как следует, она спросила:
— Ну, а вот так положим.
— Да, да, да! — сказали все и стали поздравлять мать.
Но старуха и тут снова вынула ребенка, прочла молитву, «изгнала злых духов», торжественно известила о том, что владелец колыбели вступает в нее; наконец уложила ребенка, укрыла его одеяльцем и накинула покрывало на колыбель. Тут на голову роженице и на колыбель посыпались конфеты, фисташки, изюм, орехи, много серебряных монет, и присутствующие, загадывая желания, хватали сласти и монеты.
Потом мать усадили в угол, поставили рядом с ней колыбель, и снова началось пение. Только на этот раз песни были посвящены ребенку и его матери.
Анбари Ашк в первый раз была в доме Шомурадбека. Увидев Хамро-хон, она поразилась ее красоте.
Кто это? — спросила она у жены Шомурадбека. — Где вы нашли угу пери из райского сада? Ведь людей таких не бывает!
Тьфу, тьфу! Плюньте через левое плечо! — отвечала мать девочки. Не сглазьте мою единственную дочь!
У меня нет такой силы, чтобы ее сглазить, — сказала Анбар. — Вот она может кого угодно сглазить, эта пери! Дай бог ей счастливой доли!
Хамрохон, слышавшая эти похвалы, смутилась, закрыла лицо платком и хотела убежать.
По смущайся, — сказала ей мать. — Тетушка Анбар шутит. Ты ведь ммела учиться танцам, так вот эта тетушка может тебя обучить всему.
От всего сердца, с удовольствием! — сказала Анбар. — Хоть завтра начнем Я так тебя обучу, что весь мир падет перед тобой — лишь поднимешь ручку!
Хорошо, приходите завтра, — сказала Хамрохон и ушла к своим подружкам.
— Да сохранит ее бог от дурного глаза! — сказала, глядя ей вслед, Анбар.
— Дай бог! — проговорила мать. — Никого я не боюсь, а Гульшан опасаюсь.
— Почему? Разве она видела Хамрохон?
Видела, — печально подтвердила мать. — Враш ее подослали. Она однажды зашла под каким-то предлогом, я ее приняла, спросила, хоть не прямо, а обиняком, что ей нужно, она не ответила. Но теперь, когда встречает меня в Арке, так низко кланяется.
— Не обращайте внимания, — сказала Анбар, я увижу ее и поговорю с ней.
Но было поздно.
Гульшан-сводница уже беседовала с наследником эмира Алимханом.
— Глаза всех девушек обращены к вам, все ждут, когда вы придете, — говорила Гульшан. — Днем и ночью они просят у бога здоровья вам, мечтают взглянуть на красоту вашу, стать вашей жертвой.
Алимхан лежал на диване, перелистывая русскую книжку с картинками.
— Ты мастерица говорить, — сказал он, не отрывая глаз от книги. — А зачем мне столько здоровья?
— Душа моя…
— Твоя душа мне не нужна! — прервал Алимхан Гульшан, привстав с дивана. — Мне другая душа нужна, такая душа, какую хотелось бы назвать душенькой, чьей жертвой стило бы стать! Мне надоела эта игра в куклы!