Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
— Ты ведь будешь в парандже и чашмбанде, — говорила Оймулло. — Как твой старик узнает тебя среди стольких женщин?
— Боюсь я, Оймулло, дорогая, страшно мне! — говорила женщина, вытирая слезы.
— Вот пойдешь с нами, увидишь людей и город, тогда перестанешь бояться! — убеждала ее Фируза.
Анбар подошла, поздоровалась, извинилась.
— Дорогая Фируза, — сказала она, — вы заняты, но на одну минутку я хотела оторвать вас — посоветоваться по важному делу…
— Идите, Фируза! — сказала Оймулло. — Я еще раз попрошу Амину-джан повторить ее речь, и мы пойдем. Все готово.
Фируза и Анбар вышли из комнаты, прошли через толпу поющих, смеющихся, радостных женщин и девушек и вошли в большой зал собраний, тоже украшенный лозунгами, красными знаменами, флагами. В глубине зала стоял длинный стол, покрытый красным бархатом.
Позади стола рядами стояли стулья. Пол зала был устлан большим красным ковром, вдоль стен и на ковре разбросаны подушки, расстелены курпачи и одеяла.
— Давайте поговорим здесь, — сказала Фируза. — Сегодня во всех комнатах люди…
— Ничего, — сказала тетушка Анбар. — Мне очень нужен ваш совет, потом я уйду.
— Нет, нет! Мы вас не отпустим! — сказала Фируза. — Пойдете с нами на демонстрацию, потом вернемся в клуб, у нас будут всякие развлечения. Вы тоже должны повеселить наших женщин.
— Со всей душой! — сказала Анбар. — Если успею, конечно, приду… Но тут у вас веселье, а мое сердце разрывается.
— Ну, ну? Что случилось? — со страхом спросила Фируза.
— Дело в том, — сказала Анбар, — что несчастная Оим Шо попала в такое тяжелое положение, что, говорят, хочет покончить с собой. Сегодня утром я зашла навестить ее мать, а она сидит одна-одинешенька и рыдает… Я ей обещала, что пойду в дом того нечестивца и узнаю, что с ее дочерью. Я сейчас иду туда. Но по пути зашла посоветоваться с вами…
— Бедная Оим Шо! — сказала печально Фируза. — Я ведь говорила, чтобы она не соглашалась, что добра не будет, а она не послушалась.
— Любовь старика — мороз для розы! — сказала тетушка Анбар. — Это она и сама знала, но ведь побоялась, верно… вы же сами знаете, кто он.
— Ну, а теперь что случилось? — спросила Фируза.
— Я не знаю… но раз она хочет убить себя… значит, не зря… Фируза подумала и сказала:
— Коли так, идите и навестите ее, узнайте: если она не хочет оставаться с мужем, у него в доме, то вовсе не надо убивать себя, надо жить! Пусть она уйдет от мужа. Приведите ее к нам сюда, в клуб, здесь никто ее не тронет.
— Но ведь вы сейчас все уходите?
— Мы пойдем на демонстрацию на Регистан, а часа через два вернемся.
— Хорошо, — сказала тетушка Анбар. — Тогда я сейчас пойду в дом Хасанбека. Его самого, наверное, тоже нет дома…
— Да, конечно, Хасанбек тоже на Регистане. До свидания!
Они вышли из зала. Как раз в этот момент учительница и Оймулло Танбур вывели всех из клуба на улицу. Женщины Бухары впервые шли организованно, со знаменами на демонстрацию. Хогя их было не так уж много и они все еще были в паранджах, все же это была первая в Бухаре женская демонстрация, такая радостная и веселая. Среди женщин было несколько русских и татарок — они шли без паранджи и несли в руках знамена. Фируза в этот день была так взволнована, что хотела тоже идти без паранджи, но Оймулло Танбур и Отунча отсоветовали ей, сказали, что этот ее поступок может вызвать недоверие к ней и к клубу у собравшихся женщин. Зараженная общим оживлением и весельем, Анбари Ашк взяла бубен и сыграла на нем какой-то танец и только потом с большим сожалением распрощалась.
Множество народа смотрело, как выходили из клуба женщины со знаменами, ударяя в бубны. Любопытные даже загородили женщинам дорогу, и те должны были остановиться. В эту минуту появился вдруг Насим-джан, сын хаджи Малеха, который жил в доме напротив клуба. На рослом белом коне, одетый в военную форму из небесно-голубого сукна, с маузером на поясе, в высокой барашковой шапке, с двумя конными милиционерами позади, он разогнал зевак с середины улицы и, отдавая по-военному честь, сказал:
— Пожалуйте, дорогие женщины! Путь к свободе и счастью для вас открыт!
Резвый конь его, играя, бил копытами, глаза Насим-джана сверкали, весь он был воплощением молодости, красоты, гордой силы.
— Спасибо вам, дорогой сосед! — сказала Фируза из-под паранджи. — Пусть и вам будет открыт путь к успеху!
— Благодарю! — Насим-джан держал руку у виска, пока не прошли вперед женщины.
Анбари Ашк все это видела. Она заметила красоту и гордую посадку Насим-джана и сказала про себя: «Вот если бы милой моей Хамрохон достался такой муж!»
Не желая больше задерживаться, она прошла с женщинами мимо медресе Турсун-джана, потом повернула в сторону Нового базара. Мощная река демонстрантов текла по улице, направляясь к Регистану. Впереди каждой группы шли знаменосцы, начальники, музыканты играли на сурнаях и барабанах, кое-где молодежь танцевала. Пробираясь вдоль стен, Анбари Ашк наконец выбралась из толпы и направилась к кварталу Коп-лон, где жил теперь в конфискованном доме шейх-уль-ислама Ходжа Хасанбек.
А в это время Оим Шо сидела, свернувшись клубочком, в углу комнаты и листала книгу стихов Хафиза, горько вздыхая и вытирая слезы, непрерывно набегавшие на глаза. Снаружи, с большой улицы доносились звуки карнаев и гром барабанов, пение и крики школьников. Все обитатели дома, даже старуха — сестра ее мужа — вышли к воротам посмотреть на демонстрацию. В доме, кроме кухарки, работавшей на кухне, никого не было.
Ходжа Хасанбек встал в это утро рано, грубо толкнул Оим Шо и тоже заставил встать.
«О боже, — думала она, — исчезни ты поскорее, чтобы я и голоса твоего не слышала, и лица твоего не видела…»
Ходжа Хасанбек пошел к старшей жене, у нее позавтракал и, ничего не сказав, не приказав ничего, даже не пригрозив вопреки обыкновению, ушел.
«Хоть бы ты не вернулся, старая развалина!» — прошептала Оим Шо себе, листая Хафиза. Вдруг ей попалась газель, очень подходящая к ее настроению, и, позабыв обо всем, ош прочитала:
Сердце мучится тяжко. О, где исцеленье от мук?! В одиночестве — сердце, в несчастье… О, где он, мой друг?! Кто из смертных на солнце смотрел, не изведав тревог? Дай вина, виночерпий!.. Смирю свой жестокий недуг. Я в колодце терпенья сгорел из-за свечки витой. Где царь турок? О, где же Рустам?! Никого нет вокруг! Мир — жесток. О, когда бы, аллах, на другой образец Человека и мир сотворил бы ты заново вдруг!То ли от стихов Хафиза, то ли оттого, что вспомнила свое горе, она опять заплакала. В голове вновь пронеслись страшные мысли об избавлении. Она закрыла книгу, положила ее в нишу и стала молиться.
— Господи боже! — говорила она. — Я слаба, у меня нет сил, я не могу создать другой мир и переделать человека. Так прости же мне грех мой, если я поступлю против твоей воли…
— Нет, бог не простит! — сказала, неожиданно войдя в комнату, тетушка Анбар.
Увидев ее, Оим Шо опустилась на пол.