Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
Оймулло бросила нежный взгляд на мужа и ласково улыбнулась. Конечно, Оймулло была уже немолода теперь, но глаза все еще были живы, полны лукавства; один ее пленительный жест мог снова зажечь искру в душе ювелира. О, этот взгляд! Только он и удерживал его в этом мире, полном треволнений и забот. Он возвращал ему веру в жизнь, пропавшие надежды, освещал путь впереди… Без этого взгляда он уже давно собрал бы свои бренные пожитки…
— Я бы хотела, — сказала лукаво Оймулло, — вашими руками посыпать прах на голову моих забот!
— С радостью! — сказал ювелир и, присев на корточки, до краев наполнил чашу ароматным домашним вином.
— А вы? — спросила Оймулло.
— А я хочу выпить из чаши, к которой вы прикоснулись губами. Оймулло улыбнулась и, отпив вина, протянула чашу ювелиру. Он
поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.
— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он. — Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.
Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.
После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:
— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин…
— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!
О, если цель мою не совместить с твоею, То знай, что цели я отныне не имею! Прогонишь прочь меня?.. Противен я тебе, Как вере изменить, — вовеки не моею!— С вами нельзя разговаривать, — скачала Оймулло с упреком, — вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.
У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство…
— Правильно, правильно! — сказал ювелир. — Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен… Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются… две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.
— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба…
— Уже была…
— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?
— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!
Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:
Хоть голова твоя в чалме — как есть большой котел, Но все же мудрости большой ты в мире не обрел. Когда б считалась борода заслугой на земле, То, верно б, славу заслужил бодучий наш козел! Эй, руки коротки твои. Богатства не ищи! Гляди, чтоб жадностью своей — себя ты не подвел! Не вей гнезда, не шей одежд, не думай о жене. И угощения не ставь на свадебный свой стол!— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.
Так они разговаривали, когда вошла Фируза.
— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.
— Мы живы и здоровы, — сказала Оймулло. — Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.
Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.
— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись. — Я думала, оно сладкое.
Тахир-ювелир засмеялся и сказал:
Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!
— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.
Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:
Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!
— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей. — С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.
— Правда, дядюшка, — сказала Фируза, — стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы… Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!
— Женским клубом? — изумился ювелир. — Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?
Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.
— Нет, в самом деле, — говорил ювелир, — «кулуб» — множественное число от слова «кальб» — сердце.
— В каком-то смысле ваши слова правильны, — сказала Оймулло, — клуб — это такое место, где женские сердца находят приют и ласку, а Фируза эти сердца ободряет и поддерживает.
— Стараюсь, Оймулло, — сказала Фируза, — но нам мешают. Некоторые легкомысленные люди принимают женский клуб за дом развлечений и забав. То один, то другой под всякими предлогами заходят, разглядывают женщин, мешают нашим занятиям.
— Не пускай никого, не позволяй входить! — решительно сказала Оймулло.
— Придется так сделать, — сказала Фируза, — пусть сердятся на меня, жалуются, а я попрошу дядюшку Хаидаркула, чтобы у дверей клуба поставили милиционера.
— Да, да, — сказала Оймулло. — Порядок и дисциплину заведи, пусть девушки занимаются учением и работой.
— Оймулло-джан, дорогая, у нас к вам просьба! Не хватает учительниц для клуба. Не пойдете ли и вы к нам учить наших девушек?
— О-о-о! — сказала Оймулло. — Чему же я буду учить твоих девушек в клубе? Я старая Оймулло, а вам теперь нужны новые учительницы, говорящие по-тюркски.
— Совсем не обязательно, — сказала Фируза, — мы учимся и на таджикском языке. Вы будете давать уроки литературы, познакомите девушек со стихами Хафиза и Саади. Оймулло подумала и сказала: