Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
За мостом, по обе его стороны, были две чайханы с навесами, с суфой и деревянными кроватями, за чайханами слева и справа — лавки галантерейщиков и бакалейщиков, а за ними — крытые въезды и караван-сарай. Посредине, таким образом, получалась широкая улица, по которой должен был проехать всякий, кто направлялся из Бухары в Гиждуван. Наим Перец дошел до конца моста, когда во дворе чайханы закричал петух, и сейчас же чей-то грубый голос спросил:
— Кто там! Ака Наим, это вы?
— Да, Шербай. Не спишь? — сказал, немного пройдя вперед, Наим. Из-за стены показался мужчина с винтовкой в руке.
— Не сплю… В такой холод не уснешь!
Это был плечистый, длинный, нескладный человек в барашковой бухарской шапке, в черной куртке и шароварах, в сапогах. Большая черная борода закрывала все лицо, и оно казалось тоже черным. Из этой черноты сверкали кошачьи глаза.
— Хозяева спят? — спросил Наим.
— Не знаю, час назад приехали из Бухары.
Наим удивился, но не спросил больше ничего, направился к воротам караван-сарая, сказав на ходу:
— Ладно, стой карауль. Если со стороны Бухары покажется арба, дай знак моим людям и скажи мне!
— Хорошо, — сказал Шербай.
Наим отворил незапертые ворота караван-сарая и вошел. Караульщик сидел на мешках, сложенных у стены, обняв ружье, и спал.
Наим тихонько вытащил у него ружье. Караульщик как будто только этого и ждал, свернулся клубком и уснул мертвым сном. Наим с ружьем в руках, не заворачивая за угол дома, тихонько покашлял. Он знал, что под навесом у входа в дом дремлет плешивый Окилов и может со сна выстрелить, не спрашивая, кто идет. Но на кашель Наима никто не отозвался, и, приблизившись с опаской к айвану, Наим никого не увидел: видно, Окилов спал у себя в постели.
— Ака Окил, а ака Окил! — вполголоса позвал Наим.
— Я хотел получше выспаться. А в чем дело? — отозвался Окилов.
— Ни в чем… Я хотел у вас узнать… А кто же спит на вашем месте?
— Подушка! — сказал Окилов. — Если хочешь узнать, в чем дело, то слушай. Те, кого мы ждем, ночью не выехали. Должны утром выехать. Мы ходили звонить по телефону и узнали. Сейчас пойди возьми у бакалейщика хлеба и винограда, отнеси ребятам, пусть поедят. Пока можно не беспокоиться. Теперь они только после восхода солнца появятся. Не беда. План остается тот же, как было сказано.
— Но день наступит, откроются караван-сараи, люди придут.
— Не откроются ни караван-сараи, ни чайханы, — сказал решительно Окилов. — Махсум всех чайханщиков и сарайбонов заставил поклясться. Никто не появится, будь спокоен…
— Ну, если так, то ладно, — сказал Наим. — Тогда я возьму хлеба и винограда и пойду. Хозяин спит?
— Спит. Очень устал. Я тоже лягу, отдохну часок. А ты караульных подбодри!
— Подбодришь их, — сказал Наим насмешливо. — Один сладко спит на мешках с ячменем, я у него винтовку взял.
— Да что ты? Это тот караульный в воротах, да? Вот тебе и на! — Плешивый рассвирепел. — Ну-ка, пойдем проверим.
Они направились к воротам, но за домом на мешках уже никого не было. Наим заметил что-то на земле, поднял и увидел, что это был патронташ с патронами.
— Сбежал! — сказал Наим. — Проснулся, увидел, что ружья нет, испугался, бросил патроны и ушел.
— Это твой человек, тобой найденный и приведенный к нам! — сказал с упреком Окилов. Оба они вышли из ворот караван-сарая. По улице ходил Шербай. Он сказал, что караульный несколько минут назад спустился к реке напиться и совершить утреннее омовение.
— Не будем сейчас подымать шума, — сказал плешивый Окилов, — не надо мешать отдыху Махсума. Потом найдем, далеко он не уйдет, попадется нам в руки. Хорошо, что хоть патроны оставил. Ну ладно, пошли сюда Хамдамчу из этого караван-сарая, хватит ему спать, пусть придет караулим…
Хороню, — сказал Наим. По, идя в лавку за хлебом, он подумал, что многие люди из отряда Махсума только и ждут, чтобы сбежать. Не дай бог, если будет сражение с басмачами или еще с кем, — сам Наим первый сбежит, а за ним другие… Нехорошо, конечно, но что поделаешь, человек вскормлен сырым молоком: он слаб и смертен.
Рано утром, еще до восхода солнца арба отправилась в путь. На передке правил лошадью арбакеш, высокий, худощавый мужчина с большой бородой. Рядом с ним сидел Карим в поношенной ковровой тюбетейке, одетый поверх военной формы в стеганый полосатый хала. В таком костюме Карим казался Ойше еще красивее, и она упивалась своим счастьем. Она сидела позади Карима, накинув паранджу, а лицо закрыв белым кисейным покрывалом. Напротив нее устроилась Раджаб-биби в старенькой парандже с опущенным чашмбандом. В задней части арбы сложены были узлы, мешки и хурджины.
— Если бы мы выехали ночью, — сказала Ойша, — мы теперь были бы уже дома.
— Хорошо, что твой дядя нас не пустил. В такое время ехать ночью по степи — безумие!
— Нет, на дорогах спокойно, — сказал Карим. — Особенно на дороге в Гиждуван, туда постоянно ездят солдаты Асада Махсума. Но днем, конечно, ехать лучше… Как хорошо за городом! Воздух так чист и прохладен… пыли нет. От арыков свежесть… Каков-то сейчас наш канал Пирмаст? Давно уже я его не видел… Доедем, сейчас же искупаюсь!
— Если богу будет угодно, — промолвила Раджаб-биби.
Глава 6
Кариму вчера не удалось освободиться пораньше. А потом он искал арбу. Когда же нашел и хотел увезти Ойшу с матерью в Гиждуван, то Хайдаркул их не пустил, пришлось ему с арбакешем заночевать на маленьком дворике и отправиться в путь лишь рано утром. Хайдаркула еще раньше, в четыре часа, разбудили, он попрощался с сестрой, племянницей, Каримом и ушел.
Глядя по сторонам дороги, обсаженной деревьями, Карим наслаждался утренней свежестью садов. Крепкая, сильная лошадь с грохотом тащила новую скрипучую арбу. Карим с его огненным темпераментом, энергичный и деятельный, был в то же время немного поэтом. Иногда в воображении он рисовал себе чудесное будущее: уничтожив на земле всех угнетателей и кровопийц, он строил цветущие города, насаждал плодовые сады, чтобы влюбленные могли наслаждаться жизнью, чтобы базары были полны, чтобы каждый мог без усилий найти и получить все, что ему нужно, чтобы путь на Гиссар был открыт, чтобы он со своей дорогой Ойшой мог сесть в фаэтон и отправиться на родину отца и деда, путешествовать по горам… чтобы везде он был с Ойшой, только с ней.