Двенадцать ворот Бухары
Шрифт:
«Сейчас мы закусим немного, потом пойдем в баню. Вот это для вас одежда. Не обессудьте, я собрал все, что у меня было ненадеванного… Временно сойдет… А там купим новую…»
Мне стало стыдно.
«Дорогой брат мой, — сказал я со слезами на глазах — так я растрогался. — Спасибо тебе, спасибо! Я не забуду твоей доброты Если будет суждено и я вернусь на родину, я возмещу тебе вдесятеро».
«Пустяки!» — сказал Халим.
Я просто не знал, что говорить. Перед таким гостеприимством я сразу позабыл все мои огорчения и дорожные лишения. Хорошие слова даже змею из норы вызывают! Не давай мне плова, не давай вина, успокой мое сердце хорошими словами — это дороже тысячи золотых! Но Халим-джан и хорошие слова говорил, и уважение мне выказывал, и дела делал. Мы очень хорошо с ним позавтракали и пошли в баню. Там долго парились, и я рассказал моему другу все, что со мной было. Он только качал головой в изумлении и говорил:
«Ну, теперь деспоту недолго осталось жить! Если богу угодно, революция победит и народ Бухары освободится от оков рабства, дождется лучших дней».
После бани я надел новую одежду и вернулся в дом, где уже был готов плов. Ночью я прекрасно выспался. За два-три дня отдохнул, совершенно пришел в себя, даже присоединился к Мулладусту-пьянице, выпил с ним вина.
Хорошее вино, оказывается, лечит душу изгнанника… Я там привык к выпивке. Ты знаешь, ведь раньше я не пил вина, и даю тебе слово мужчины, что вот эта пиала будет последней — наливай!
Прошло дней десять. Я спокойно жил в мехманхане Халима, а из Бухары доходили ужасные вести. Мы узнали, что эмир и муллы пришли в ярость, начались казни джадидов, страшная резня. Связь между Бухарой и Туркестаном была прервана, всякие сношения с Россией прекратились. «Как хорошо, — говорил я себе, — что я покинул Бухару, а то меня уже, наверное, сейчас свезли бы мертвого из Арка».
Халим-джан каждый день уходил на два или три часа — учить ребят в школе, а вернувшись, был со мной. Каждый день мы с ним ходили в гости, угощались, беседовали, — видно, он старался развлечь меня, чтобы я не скучал. Однажды я сказал ему: «Не надо, не делай этого. Хватит и того, что я у тебя в гостях. Занимайся своим делом, я не буду скучать, найду себе занятие».
Я купил на базаре книги, стал понемножку читать, надеялся подыскать себе какую-нибудь работу, — так я говорил другу.
Но Халим-джан продолжал заботиться обо мне. Как-то вечером он все же ушел на собрание. У меня болела голова, я не выходил на улицу, лежал в мехманхане. Вдруг со двора вошла Халимахон. На ней было красное атласное платье — темная комната словно осветилась при ее появлении. Жилетка из красного бархата облегала ее грудь. Лицо ее, белое, как катта-курганская булочка, пылало румянцем, глаза под длинными черными бровями казались темными и манящими, на нежных губах играла ласковая улыбка… Словом, это была не земная женщина, а ангел небесный, в ее красоте была какая-то сверхъестественная влекущая сила…
«Вам нездоровится, у вас голова болит, — сказала она заботливо. — Я пришла постелить вам постель… Хотите, я заварю чаю?»
Ты знаешь, я никого на свете не боюсь, но в этот миг руки и ноги у меня похолодели, сердце сильно забилось, и я так смутился, что не мог выговорить ни слова.
«Напрасно, — сказал я, — вы напрасно побеспокоились… я сам все сделаю».
«Вы — наш дорогой гость, — сказала она ласково, — вы — названый брат Халим-джана, как же мне не беспокоиться?»
Эти ласковые слова окрылили меня.
«Да, — сказал я, осмелев, — я названый брат Халим-джана, и потому я и счастлив и несчастлив».
«Избави вас бог от всякого несчастья! — сказала она. — Почему это вы считаете себя несчастным?»
«Потому что я лишен возможности любить вас, дорогая».
«Что? Что? — сказала она, не сразу поняв мои слова. — Любить меня? О чем вы говорите?»
«Признаюсь вам, моя дорогая, что едва я взглянул на ваше лицо в первый раз, как тотчас потерял свое сердце. На этом свете лишь вы одна…»
«Перестаньте, бесстыдник! — прервала она меня строго и быстро пошла к двери. — Я думала — вы человек, а вы, оказывается, просто грубое животное. Хоть бы, по крайней мере, уважали нашу хлеб-соль! Мой муж работает, ему в горло кусок не пойдет без вас, а вы так себя ведете! Стыдно, стыдно, стыдно! Это не по-человечески!»
Она хотела уйти, но я подбежал к двери и загородил ей путь.
«Простите, простите меня, извините, ради бога! — сказал я, засмеявшись. — Это был вам экзамен, испытание. Да, теперь я знаю, что вы верная жена и честная женщина. Халим-джан так вас хвалил мне, говорил, что вы стремитесь к свободе, хотите снять паранджу, и у меня явилось подозрение, я решил вас проверить. Слава богу, вы хорошая жена и действительно выше всех похвал!»
«Разве можно так испытывать? — сказала она, не переставая сердиться. — Я с первого же дня почувствовала, что вы не тот человек, с каким можно обращаться по-родственному… Вы смотрели на меня нечистыми глазами…
Но я молчала из уважения к мужу… А вот теперь мне все ясно!»
«Что ясно? — сказал я серьезно. — Да неужели я на свою сестру, на жену Халим-джана, могу смотреть дурными глазами? Стыдно, Халимахон, стыдно! Вы простите меня, забудьте мою шутку и не говорите ничего Чилим-джину, а то вы и меня унизите, и себе жизнь испортите».
«Почему это испорчу жизнь?»
«Потому что, как бы там ни было, Халим-джан начнет в вас сомневаться, скажет, что вы дали мне повод говорить вам любезности. Поэтому, моя дорогая сестра, пусть этот разговор останется между нами. Через несколько дней я уеду отсюда, будьте покойны!»
«Ну хорошо, я ничего не скажу Халим-джану, но вы знайте, я не из таких женщин, как вы думали!» — сказала она и ушла.
Я услышал, как она накинула цепочку на калитку, ведущую на женскую половину.
Я вернулся в мехманхану и сам удивился своему поступку. Как нехорошо получилось! Проклятая Халимахон не попалась на удочку… Дай бог, чтоб она не рассказала Халиму!.. Но что же делать? Шайтан говорил мне: «Перепрыгни через дувал, войди к ней и покажи этой «честной женщине», что ты умеешь добиваться своего, удовлетвори свое желание и тогда посмотришь, кому она будет жаловаться». Но голос бога говорил мне, что это нехорошо, что я жил в этом доме как родной, что нужно сдержаться, нужно смирить свое сердце, глаза и руки. «Ты пришел сюда как странник, тебе некуда было идти, у тебя нет ни пристанища, ни защитника, зачем же ты хочешь быть таким коварным со своими благодетелями? Лучше найди себе работу и уйди отсюда, уйди от греха!» И я послушался голоса бога, прогнал шайтана и сказал себе, что уйду отсюда. Что? Жаль, что не всегда человек, послушав бога, прогоняет шайтана? Не знаю. То ли бог дремлет иногда, а шайтан делает свое злое дело, потом наступает раскаяние, да уж поздно…
Через день я уехал — по совету Халима отправился в отдаленный кишлак, аксакал которого был ему знаком. Халим-джан поехал вместе со мной, и мы провели ночь в доме аксакала. На мое счастье, имам того кишлака заболел и уехал в город, его заменял суфи. Аксакал повел меня в мечеть и познакомил с прихожанами, сказав, что я сын известного бухарского муллы. Прихожане согласились, чтобы я стал у них имамом. Ты знаешь, не по мне это занятие, но другого выхода не было.
Я стал имамом кишлачной мечети, жил одиноко в полусырой келье. Я хорошо читал Коран, усердно выполнял все намазы и, кроме того, каждый вечер давал наставления своей пастве, рассказывая о загробной жизни.