Двенадцатый год
Шрифт:
– Какого беса! зх, ты хохол безмозглый! надряпал!
– строго замечает гусарик.
– Эко слово сказал!
– А що ж? то вин писав, а вин ще ничего добраго не робив.
– То-то не робил! Это знаешь, что написано там?
– Та кажу ж тоби, чортив москаль, що не знаю - я не письменный, сердится Заступенко.
– А вот что написано: это иже, а вот это - аз?
– Так що ж коли иже та аз? А що воно таке се бисо-ве иже та сей чортив аз?
– Ну, хохол, так хохол и есть! безмозглый -
– Та ты не лайся, а кажи дило.
– Дело я и говорю: иже - значит император, а аз - Александр. И выходит - императору Александру.
– Те-те-те! от вига дав бисив сын.
В разговор вмешивается донской казак, который предлагает новое толкование буквам, написанным на фронтонах павильона.
– Ты говоришь - иже - император; а я думаю - не инператор, обращается он к гусарику.
– А что ж, по-твоему?
– А вот что, брат. Кто строил эти палаты-то?
– Он француз, знамо.
– Так как же, по-твоему, себя-то он и обидит? Не та-козский он человек, чтоб обижать себя. А он вот какую шгуку придумал: одна-де каланча пущай будет ваша, к примеру, русская; на ней аз будет стоять - Александра, значит, Павлович; а на другой-де каланче я сам себя напишу... И написал иже... А знаешь, что такое иже? а?
– Иже и есть!
– То-то! не совсем с того хвоста... Слыхал ты об антихристе?
– Ну что ж! слыхал.
– А кто антихрист?
– Он - Апалион, - это всякий знает.
– Ну, так вот и знай: в Священном писании иже и есть антихрист... "иже, - говорит, - придет соблазнять людей и покорити их под нозе ног"... Вот что!
И гусарик, и Заступенко объявили протест против этого толкования и за разрешением своего спора обратились к батюшке, который тоже стоял на берегу и задумчиво глядел на Тильзит, в котором виднелось необыкновенное движение. Гусарик подошел к батюшке под благословенье и спросил:
– Скажите, батюшка, зачем это он написал там иже?
– Какое иже? это не иже, любезный, а французское наш - "Наполеон", значит; а это аз - "Александр".
– Об аз-то, батюшка, я и сам догадался, а вот иже-то меня сбило... Покорнейше благодарим, батюшка.
И гусар, почесав в затылке, отошел к товарищам, чувствуя свое посрамление.
В другой группе солдатиков шли не менее оживленные толки о том, зачем он, Наполеон то есть, назначил свидание с царем русским непременно на воде, а не на земле.
– Зачем! Знамо зачем - от гордости... Он теперь думает о себе, что ему черт не брат, - ну и ломается, как свинья на веревке, - говорит солдатик с Георгием.
– Это точно, что ломается, - вторит другой.
– Затесавшись эта ворона в чужие хоромы и говорит нашему царю: "Жди, - говорит, - русский царь, меня в гости".
– Ишь ты! а вот чего не хочешь ли?
– И солдатик рукой показал нечто, чего, по его мнению, Наполеон не хочет. Ну а царь-от и говорит: "Сунься-ко".
– Значит, рыло в крови будет...
– Знамо. А он и говорит: "Досюдою, - говорит, - до Немана, я дошел досюдою, значит, моя земля; а до-тудою, - говорит, - за Неманом - твоя, дескать, земля" - русская, значит; русского царя батюшки. "А вода, дескать, не земля, она ничья - она Божья: так приходи, - говорит русскому царю, либо ты ко мне в гости на Божью воду, либо я к тебе - оно де и не обидно никому".
– Ишь шельма! ловко придумал.
– А я, дядя, не то слыхал, - вмешивается третий солдатик.
– А что?
– Да сказывают: он для того хочет с нашим-то в воде встретиться, что как они вдвоем с нашим владеют всем светом, он - этой половиной, а наш этой, так ежели теперича они, примером сказать, сойдутся вместе, так земля, значит, не сдержит их... такая у них у обоих силища!
– Сила не маленькая, что говорить! Поди, и впрямь земля не выдержит.
– Говорю тебе - не выдержит...
– Где выдержать!
– Да и потому им нельзя встретиться на земле, что за нас опасаются, пояснял солдатик с Георгием.
– А для чего им за нас опасаться, дядя?
– Как для чего! Мы задеремся с ими, с французами: как бы сошлись маленько, так и драка.
– Это точно, что драка.
– Да еще какая драка, братец ты мой! Потому мы будем опасаться за свово, а они за свово - ну и пошла писать...
– Где не пошла! Такую бы ердань заварили, что ой-ой-ой!
– Верно... А тут бы наши казачки скрасть ево захотели...
– Как не захотеть! Лакомый кусочек... А казаки на это молодцы, живой рукой скрадут.
– Скрадут беспременно... Вон не дале как под Фрид-ландом французский бекет скрали... Велели это Каменнов да Греков - уж и ловкие ж шельмецы! велели это своей сотне раздеться, да нагишом, в чем мать родила, аки младенцы из купели, и переплыли через реку, да и скрали бекет, а опосля как кинутся на самый их стан, а те как увидали голых чертей, ну и опешили...
– Да, ловкие шельмы эти казаки.
– Где не ловкие! Поискать таких, так и не найдешь.
– Где найти! продувной народец.
Как бы в подтверждение этого в толпе показался верховой казак, который, перегибаясь то на ту, то на другую сторону, словно вьюн, и делая разные эволюции пикою, покрикивал:
– Эй, сторонись, братцы! подайся маленько! конвой идет, конвой дайте место.
Толпа несколько отхлынула и оттеснила в сторону нейсатого еврейчика, который, толкаясь средь народа с лотком, наполненным булками, огурцами, колбасами и всякой уличной снедью, выкрикивал нараспев и в нос: