Дверь № 3
Шрифт:
– Ну зачем тебе трогать эту женщину?
– Ну зачем тебе трогать эту женщину?
– Ну зачем тебе трогать эту женщину?
9
По большому счету, следующий визит Лоры следовало бы отменить. Накануне у нас с Нэнси произошел окончательный разрыв, и я явно был не в том состоянии, чтобы вникать еще и в чужие проблемы. Она забрала вещи и съехала с квартиры месяцем раньше, но встречаться мы продолжали – наверное, потому, что не имели других вариантов. В тот вечер мы засиделись допоздна: Нэнси была полна решимости «выяснить отношения» до конца. Сначала мы просто разговаривали,
Нэнси, как я уже говорил, женщина необычайно здравомыслящая. Это качество просто неоценимо, когда вы покупаете мебель или составляете налоговую декларацию, но в других случаях чертовски раздражает. Очень трудно жить под одной крышей с человеком, который неизменно корректен и чьи суждения безупречно логически выверены и окончательны. К субъективистскому взгляду на мир Нэнси всегда относилась с презрением, снисходительно выслушивая чужую точку зрения – разумеется, неправильную. Впрочем, мы, пожалуй, подходили друг другу. Противоположности, как известно, притягиваются. Тот факт, что я ее в конце концов бросил, больше говорит обо мне, чем о ней. Я сплошь и рядом руководствуюсь одними эмоциями, слишком доверяя своей интуиции, с пеной у рта отстаиваю самые невероятные идеи вроде той, со снами и оперативной памятью, а люди вокруг косятся на меня как на придурка. Нэнси так и не смогла смириться с квантовыми скачками моей логики, со всеми этими дурацкими предчувствиями. «Слава богу, что ты не игрок, – фыркнула она как-то раз. – Вечно надеешься на счастливый случай».
Я должен был сознавать, что ступаю на зыбкую почву, заводя с Лорой беседу о сексе и греховности. Какими бы мотивами она ни руководствовалась, обратившись ко мне, надежда соблазнить меня была одной из первых. К сожалению, жертвы насилия часто стремятся к подобным отношениям с психотерапевтом. Я хорошо сознавал опасность, много читал на эту тему, но не слишком беспокоился. Мы всегда слишком в себе уверены, когда речь идет об искушениях, в которые нам еще не приходилось впадать.
– Так что, у них там вообще нет понятия греха? – недоверчиво хмыкнул я.
– Грех как таковой предполагает существование высшего закона, объективной морали. Они слишком практичны для этого.
– И никогда не испытывают угрызений совести – например, похищая людей?
Лора вновь пожала плечами, удивляясь моей наивности.
– Нет. А с какой стати? Люди им нужны, вот и все. В этом отношении они мало отличаются от вас, только им никогда не приходит в голову искать оправдания своим поступкам. Может быть, у них и нет морали, зато нет и лицемерия. «Веление судьбы», «будущее человечества», «отечество превыше всего»… Продолжать?
– Кто-то сказал, что чувство вины есть главный признак цивилизованности.
Она презрительно скривилась.
– Это все равно что сказать: «Неудача – главный признак успеха».
– Неужели ты можешь им простить то, как с тобой обращались?
– А как дети, подвергавшиеся насилию в семье, относятся к родителям? – прищурилась Лора. – Разве они не защищают их?
– Верно, – вздохнул я.
– На них трудно обижаться, – продолжала она, откинув назад длинные волосы. – Они не желали мне зла, просто так уж они устроены: если делают больно, то не нарочно, а потому только, что так получается. Во всяком случае, это лучше, чем привычное лицемерие вашего вида. Хотите их понять, принимайте такими, как есть. Не такие уж они исчадия ада: ваши добрые христиане, истинные арийцы и бескорыстные марксисты во сто раз хуже.
Я терпел все это месяц за месяцем. Вежливо улыбался, стиснув зубы, изображал понимание и сочувствие. Но теперь, после вчерашней изматывающей сцены, моя выдержка мне изменила. Уставившись на старое кофейное пятно, украшавшее ковер под ногами, я чувствовал, что медленно вскипаю. Какого черта тут вообще делает уборщица – за что мы ей платим? Неужели так трудно просто взять и сделать свою работу?! Меня вдруг затрясло.
– Чушь собачья! – рявкнул я. – Ты все эти годы копила в себе злость, которую не на кого было выплеснуть! Молчала и терпела, чтобы выжить, а сама их ненавидела – а как иначе, если человека игнорируют, лишают самого необходимого, да еще издеваются! А теперь сидишь тут и кормишь меня сказками, что, мол, ничего против них не имеешь, спасибо, все было чудесно! Это вранье, и ты сама это знаешь. На нас решила отыграться? Хватит ломать комедию! Посмотри правде в глаза! Ты просто несчастный брошенный ребенок, проплакавший всю жизнь в темноте, к которому никто не пришел, не помог, не спас…
– Откуда тебе знать? – пожала плечами Лора.
– Как ты можешь понимать и прощать тех, кто лишил тебя всякого подобия нормальной здоровой жизни?
Не валяй дурака! Да ты и вполовину бы не задирала так нос, говоря о «нашем виде», не будь в тебе столько ненависти. Воинствующая добродетель – одна из любимых масок бессильной злобы. Лора, пожалуйста, подумай: неужели ты и вправду считаешь нашу цивилизацию ниже той, где заправляют фашисты и людоеды, которые, судя по твоим рассказам, даже шутить не способны? Если уж говорить о признаках цивилизованности, то это скорее чувство юмора, чем вины. Так или иначе, я предпочитаю сотню наших лицемеров одному вашему зануде с квадратными мозгами!
Так я распространялся довольно долго и нисколько не старался себя сдерживать. Мне так хотелось пробить наконец ее непроницаемую броню, что вечный соблазн «подсказать» пациенту, высказать самому то, что таится у него в глубине подсознания, взял надо мной верх. Это у нас называется «украсть катарсис». Так часто бывает у супругов, когда один скандалит, выражая подавленные чувства своего внешне спокойного и снисходительного партнера.
– У тебя эрекция, – заметила вдруг Лора, показывая с улыбкой на мои брюки.
– Ну и что, черт побери!!!
– Один из нас не умеет держать себя в руках. И это не я.
– Я тебе не верю, – процедил я.
Странно, но лишь это последнее замечание, а не вся предшествовавшая гневная тирада, вызвало у нее слезы. Однако так оно и было, и проплакала она до конца сеанса, молча, не поднимая глаз, бессильно опустив руки. И лишь когда время вышло, сказала:
– Ты должен мне поверить. Обязательно должен.
Наши беседы продолжались. Наука, техника, таинственные явления… На одни только НЛО мы потратили четыре полных сеанса. Я выворачивался наизнанку, пытаясь рассеять невероятный бред своей пациентки: сочувствовал, убеждал, искал противоречия, поддразнивал, высмеивал, издевался, снова убеждал… Все впустую – ни малейшей зацепки. История жизни Лоры просто не допускала никакого пересмотра, никакой иной интерпретации, кроме одной-единственной, ее собственной. И более тягостной истории мне слышать не приходилось. Даже сейчас мне иногда слышится ее голос, повторяющий душераздирающие подробности. Обычно это бывает, когда я один. Потому что главное в этой истории – одиночество, абсолютное одиночество. Вряд ли кому-нибудь из нас приходилось испытывать подобное.
– Они забрали моего отца в 1947 году в Детройте. Мне рассказывали, что он был пьян и зашел в темный переулок, чтобы помочиться. Там его и взяли – парализовали, добыли образцы спермы, а потом стерли память и вернули на прежнее место. Сьюки был тогда молодой, он ввел себе сперму отца и сразу забеременел. Весь обратный путь он вынашивал меня, а когда вернулся, был уже старый… – Она улыбнулась. – Я знаю, ты хочешь сказать, что так не бывает: он состарился, а мне исполнилось всего девять месяцев.