Дверь в глазу
Шрифт:
Шарлотта поставила передо мной мороженое.
— Посмотри на этого мужчину, — сказал я, указывая ложкой. — Похоже, у него большие неприятности с женой. Стоит, барабанит как дурак, а она его не впускает.
Шарлотта усмехнулась.
— А, между прочим, она ему не жена. Наша соседка, — произнесла моя дочь важно и презрительно, — шлюха.
— Шарлотта, — воскликнул я, — что сделала тебе эта женщина, чтобы ты за глаза ее так обзывала?!
— Я ее не обзываю, а говорю правду. Она спит с мужчинами за деньги. Посмотри. Клиенты входят и выходят круглые сутки.
Как бы в доказательство
На следующий день Шарлотта уехала на занятия, а я остался дома. Поехать в Минц-центр я не мог. Такое путешествие мне не под силу. Шарлотта даже не позвонила, как собиралась, домовладельцу, чтобы на лестнице сделали съезд для моего кресла. Честно говоря, не так уж мне и нужно кресло. Я пользуюсь им в основном для того, чтобы беречь силы. Проще оставаться в кресле, чем вставать и переходить на другое место, где я все равно сяду.
Я веду дневник. Но пишу только о погоде, и то немного. «Тепло, ясно», — обычно этим и ограничиваюсь. И рисую небо акварельными красками. Небольшой рисунок, размером с игральную карту. Раньше я больше писал в дневнике, но однажды перечитал и понял, что пишу о своей жизни, будто журналист в дешевой газете, — только о неприятностях: как я поссорился с женой, сколько денег дал дочери или как я сидел в ресторане, а у женщины рядом случился припадок и она упала со стула. Так что я перестал помногу писать и теперь только отмечал погоду и зарисовывал небо. Не слишком похоже на дневник, зато записи веду регулярно.
Около полудня я выбрался на крыльцо с набором акварели. Солнце светило в лицо, я ел бутерброд с салями и горчицей, который мне оставила Шарлотта. Потом взялся за дело. Небо в тот день было особенное. Там наверху столько всего происходило, что пришлось сделать три зарисовки, чтобы охватить всю картину. Над проводами все было просто — чистое голубое небо. Но вдали, над Миссисипи, надвигалось что-то темно-зеленое, и сверкали молнии: пришлось подумать и хорошенько потрудиться, чтобы правильно это изобразить. Третий фрагмент — место перехода, где клочья туч врываются в голубое небо.
Я, должно быть, рисовал не меньше часа. За это время женщину, жившую на втором этаже дома напротив, успели посетить трое мужчин. Первый был черный, с большой бородой и в шляпе, как у вьетнамских крестьян. Наверное, женщине не понравилась его наружность, шляпа или еще что-то, потому что она заставила его минут десять колотить по водосточной трубе, прежде чем открыла. Второй был белый парень в мешковатых шортах и с толстыми розовыми икрами. Его она вовсе не пустила. Это означало, что женщина, вероятно, была не так проста. Кого попало она не примет. И у нее свои принципы. Третьим был полицейский в форме, ему не пришлось ждать ни минуты. Я разволновался: думал, что сейчас он выведет проститутку в наручниках и я наконец-то ее увижу. Но нет, через пятнадцать минут сукин сын вышел, сел в свою машину и уехал как ни в чем не бывало. Будь я законопослушным человеком, я записал бы номер машины, позвонил в участок и сообщил. Но, черт их знает, может, там весь участок этим занимается, и, если я позвоню, будут неприятности.
Но все равно мне было любопытно, что это за женщина. Каждый раз, когда приезжал посетитель, дверь приоткрывалась, и мужчина проскальзывал внутрь, а ее я не видел. Я даже руки ее не мог разглядеть, и это очень меня разочаровывало. Это как смотреть на ветер: видно лишь то, что он колышет.
Когда полицейский уехал, я подождал немного, но больше никто не появился, так что я вернулся в дом и лег вздремнуть.
Под вечер приехала Шарлотта. Мы заказали ужин в каком-то китайском ресторанчике, а потом Шарлотта сказала, что пойдет на урок танцев. Чтобы меня чем-то занять, она взяла в прокате фильм «Поющие в терновнике», который я уже видел.
Шарлотта уехала на танцы, а я не знал, чем заняться. Я позвонил Софии, подруге из Потсвилла, но ее не оказалось дома.
В пятнадцать минут десятого я лег спать. Я уснул, и мне приснилась история из прошлого. Мне снилась Клаудия Месснер, распутная девчонка из школы. Однажды она сказала, что хочет целоваться со мной на кладбище, и я согласился. Мы пошли на кладбище. Она выбрала большое красивое надгробие, и мы целовались, сидя на нем. Ее губы были на вкус, как леденцы с ежевикой. И она целовала меня взасос.
Через некоторое время приехал парень на машине. Он крикнул:
— Эй, вы, здесь нельзя целоваться!
— Тебе-то какое дело? — грубо ответил я.
— Мне все равно, — сказал парень. — Но это могила моего дяди, тетя увидела, как вы тут целуетесь, и теперь с ума сходит. Послала меня, чтобы я велел вам убираться.
Мы с Клаудией ушли оттуда и пошли в небольшой лесок, возле самого шоссе. Там мы лежали на траве и целовались, пока у нас не заболели губы. Мне было приятно это воспоминание.
Но я не успел досмотреть сон до конца, потому что дочь вернулась с танцев, просунула голову в дверь и сказала:
— Пап, я дома, — как говорила, когда была ребенком.
В комнате было темно, и образ Клаудии все еще витал у меня в голове.
— Привет, Шарлотта, — ответил я. — Познакомься с Клаудией, она лежит рядом со мной на кровати.
Шарлотта ничего не сказала. Она включила яркий свет, посмотрела, как я моргаю и щурюсь, и снова его выключила.
Вся первая неделя моей жизни у Шарлотты походила на первый день. По утрам дочь уходила на учебу и оставляла мне бутерброд.
Делать мне было нечего. Рисовать да выглядывать женщину в доме напротив — вот и все мои занятия. Второе способствовало первому. Я так хотел увидеть эту женщину, что часами просиживал на пороге, занимаясь акварелью. Я рисовал уже не только кусочки неба, но и все, что видел вокруг: всякие сложные железки на столбах (в этом сыром городишке нельзя проложить провода под землей), маленькие домики, огромную яму на дороге, которую жители района забили мусором, метлу, торчащую оттуда, чтобы предупредить водителей. Я рисовал большую дохлую крысу в дренажной канаве: она так раздулась, что сквозь шерсть просвечивала кожа. Неподалеку кружились грифы, не обращая на тушку никакого внимания, как бы говоря: «Да, мы питаемся всякой гадостью, но всему есть предел».