Двое из будущего. 1904-...
Шрифт:
— У меня, Василий Иванович, имеются строгие указания, и я вынужден им следовать. Денег из своих рук не выпускать, товар весь пропустить через себя. Насчет того, чтобы вам отдавать то, что вы якобы себе заработали, я никаких указаний не получал. Поэтому ничем вам помочь не могу, увы.
Меня, если честно, возмутило подобное положение вещей. Ведь в прошлые разы такого не происходило — Колчак был в курсе того, что в этих походах у меня имелся шкурный интерес. И всегда я получал доступ к своим деньгам еще в Чифу. Однако ж в этот раз лейтенанту словно вожжа попала под хвост и он, закусив
— Вы же прекрасно знаете каков мой процент с торговли, — попытался я прощупать его позицию, недовольно оценивая его с новой стороны.
— Знаю, конечно, но это не меняет сути дела. Я имею четкие инструкции и не в моих силах через них переступить.
— Перестаньте валять дурака, Александр Васильевич. Что могло измениться с нашего с вами последнего совместного похода? Все то же самое, ничего не поменялось.
— Все да не все. Кое-что изменилось. Нынче Анатолий Михайлович меня прямо запретили мне расплачиваться с вами в Чифу, требуя того, чтобы я привез все оставшиеся деньги в Артур.
— Что это такое? Что за бред?
— Уж не знаю где вы увидели здесь бред. По-моему, все довольно правильно. Обжегшись на прошлом проходимце Анатолий Михайлович теперь дует на воду. Он сказал, что все, что вам причитается вы получите по приходу в крепость. Только так и никак иначе.
И было бесполезно спорить с Колчаком. Он словно упертый баран встал в позу и ни на шаг с нее не сходил. Талдычил только одно — инструкции, указания, Анатолий Михайлович настаивает. И с самых первых слов становилось понятно — он с дорожки не свернет и обойти себя не даст. Я с ним, конечно спорил, убеждал, но все было бесполезно. Это словно спорить с каменной стеной, требуя от нее посторониться. И потому я бессильно и в какой-то мере легкомысленно махнул рукой. В конце концов, Стессель от своих слов не отказывается и все что мне причитается он выдаст до последней копейки. В этом не было никаких сомнений. Одно было плохо — я не мог потратить заработанное в Чифу, не мог притащить в город лишних продуктов. Лишь то, что удалось отобрать у жуликоватого купчика я мог потратить в местных лавках. Что, впрочем, я и сделал следующим днем, в тот момент, когда грузились зафрахтованные суда.
В Артур мы не вышли даже спустя три дня после последней погрузки. Колчак отчего-то выжидал погоды, посматривая на небо. Груженые суда стояли на рейде, коптили небо робкими дымами, держа котлы в подогретом состоянии. Вечером одного дня, когда мы стояли против рейда, наблюдая за шныряющими по водной глади шлюпками и катерами, я у него спросил:
— Почему мы не выходим? Все давно готово.
Он ответил не сразу, пыхнув пару раз все время норовившей погаснуть папиросой:
— Хочу, чтобы погода испортилась. Нам так будет легче подойти к крепости.
— В прошлые разы вас это не беспокоило.
— Да, но в прошлые разы мы не нагружались так сильно. Да и по правде сказать — что-то меня тревожит. Пока не пойму что.
— Есть опасения, что в этот раз не дойдем?
Он сдвинул брови к переносице и снова глубоко затянулся, разжигая уже было погасший табак.
— Не знаю…. Слишком уж все хорошо получается. Японцы эти от крепости отошли,
— М-да, — вынужден был я согласиться с ним. Но привел ему свой аргумент, который он, впрочем, и так знал: — Мне кажется, что адмирал Того просто не может себе позволить отвлекаться на нашу деятельность. У него Балтийская эскадра на подходе, и он просто обязана ее встретить. А Балтийская эскадра — это серьезная сила, ее просто нельзя игнорировать.
— Так-то оно так, но нельзя игнорировать и тот факт, что корабли у Рожественского после длительного перехода крайне изношены. Боевой потенциал у них снижен и Того это прекрасно понимает. Он может позволить себе позволить отослать пару миноносцев по нашу душу.
— Может, но вряд ли сделает это. Эскадру Рожественского он не может пустить в Артур. Если пустит, то все — можно сказать их компания провалилась. Они сразу же признают свое поражение. Что им какие-то торговые суда, когда исход всей войны сейчас сосредоточен возле Вейхайвея. Тут Того либо пан, либо пропал. Или нет, лучше сказать по-другому. Он либо проигрывает сразу, либо оттягивает время для своих дипломатов. Войну они уже проиграли.
Колчак не ответил, снова с шумом потянул папиросой. А когда та не разожглась ярким огоньком, раздраженно отшвырнул ее в набегающие на берег волны.
— Табак плохой, одни палки, — пожаловался он в пространство. Потом достал портсигар, раскрыл и сунул в зубы свежую папиросу. Раскурил ярким огонь спички. — У китайцев опий хороший, а табак дерьмо. Даже не понятно где они его берут. Я вот гильзы наши купил, набил их китайским дерьмом, а он не тянется совсем, гаснет постоянно. Зря деньги только потратил.
Он задумчиво посмотрел на море, на закатное солнце. Я ему напомнил:
— Зафрахтованные суда деньги жрут и не малые. Надо выходить в Артур.
— Да, я понимаю. Выжидать дальше бессмысленно. Нам остается только надеяться на то, что Того размышляет также, как и вы.
Ночью под полной луной и мириадами сверкающих звезд мы снялись с якоря. Вышли в открытое море и пошли в кильватере на среднем ходу, с таким расчетом, чтобы оказаться у крепости на самом рассвете. Колчак находился рядом с капитаном в рубке, беспрерывно осматривая горизонт в массивный бинокль и смоля папиросу одну за другой. Он нервничал больше обычного, даже на его вечно холодном лице можно было прочитать сильнейшее переживание.
Вскоре после отплытия, когда еще был виден берег, он, разглядывая горизонт на востоке, вдруг ткнул пальцем:
— Вон они, стоят, проходимцы, караулят.
Я всмотрелся в указанном направлении и, конечно же, ничего не увидел. Попросил бинокль у поддатого и слегка веселого капитана, но и в него не смог разглядеть ни одного силуэта.
— Где? Не вижу.
— Без огней стоят, трудно заметить. Да и далеко.
— Как же вы увидели?
— Облако серое над морем видите?
— Нет. Темно же. Я вообще не понимаю, как вы там можете что-то разглядеть.