Двое в океане
Шрифт:
— Господи! Зачем вам это? — удивился Смолин.
— А помните, я вам рассказывал про свою подопечную школу в Рязани?
Дорога тянулась то вдоль берега мимо слепящих своей белизной роскошных песчаных пляжей, то проскакивала между горбинами холмов, то забиралась все выше и выше в горы и однажды привела машину на вершину перевала, по которой душноватым влажным туманом проползали облака, цепляясь брюхами за вершины деревьев. Машину Бауэр вел легко, с небрежностью типичного американца, привыкшего к рулю чуть ли не с пеленок. Он прожил на Гренаде пять лет, работал агрономом на опытной плантации,
По пути коротко спросил о Клиффе: что он делал на русском судне и что вообще делает в океане это судно? По поводу несостоявшегося совместного эксперимента в Гольфстриме сказал:
— Все идет к тому. На лучшее рассчитывать не приходится. Уж я-то знаю. Здесь, на Гренаде, как на передовой. — И в лице его снова проступила желчь.
— Даже здесь?
— Даже здесь! На этом пустяковом островке. — Американец помолчал, глядя на дорогу. — Я думаю, в нынешнем мире не найдешь покоя и на торчащей в океане необитаемой скале.
На Гренаде, как на передовой! Странно звучали эти слова на фоне неправдоподобной красоты острова. Казалось, они едут по ботаническому саду, вдоль шоссе, словно для того, чтобы поразить воображение путника, были выставлены коллекции самых удивительных растений — гвоздичное дерево, мускатное дерево, хлебное дерево, плантации бананов, плантации какао, бамбуковые рощи…
Автомобиль забрался на очередную горку. Внизу открылась долина в зеленой кипени тропической зелени. Дорога обогнула маленькое озерцо, непостижимо голубое в этом зеленом мире, словно недалекое отсюда море проглянуло своим чистым непорочным оком сквозь ресницы бамбуковой рощи.
Вдруг впереди, за ветвями пальм, проступили чьи-то большие, внимательные и грустные глаза, над ними косая линия надвинутого на одну бровь черного берета с красной звездочкой, а потом и обрамляющая лицо борода — густая, мужественная, олицетворяющая Самсонову силу и стойкость, такая несовместимая с мягкой печалью глаз.
На большом, в три на два метра, щите был цветной портрет Че Гевары.
Бауэр нажал на тормоз и остановил машину.
— Вот он! — будто говорил о нем заранее и вез своих пассажиров сюда специально — показать: вот он! — Эффектный парень, не так ли? — Бауэр усмехнулся. — Популярен на Гренаде как святой. Так же как и Морис Бишоп. Они и внешне похожи, и по сущности своей близнецы. Оба мечтатели. Из прошлого века! — Американец потянулся к ключу зажигания, вновь запустил мотор, плавно стронул машину с места. — Боюсь, что и судьбу разделят одну и ту же.
— Что вы имеете в виду? — не понял Смолин.
Бауэр ответил не сразу. Дорога пошла в гору, стала петлять, огибая скалы. Когда снова выехали на ровный участок, Бауэр вернулся к прерванному разговору:
— Имею в виду то, что Бишопа наверняка пристрелят, как пристрелили этого беднягу Гевару.
Смолин даже вздрогнул от прямоты этого зловещего предсказания, будто американец о намеченном убийстве знал заранее.
— Кто пристрелит?
Бауэр мрачно усмехнулся.
— Все те же самые…
Несколько минут ехали молча. Сунув в рот сигарету и прикурив, американец обронил:
— В наше время мечтатели не выживают.
Смолин оглянулся. Сидящий сзади Чайкин мучительно морщил лоб, силясь вникнуть в суть разговора.
— Понял что-нибудь? — спросил его Смолин.
Чайкин вздохнул:
— Да вообще-то понял. И не по себе как-то. Вроде бы беду накаркал. Не нравится он мне что-то, Константин Юрьевич. На Клиффа не похож. Не контра ли?
— Кто знает… — пожал плечами Смолин. Он почувствовал, что американец прислушивается к их разговору. Вдруг понимает?
— А ваш язык по звучанию отличен от нашего, — заметил Бауэр. — Наш более твердый, упругий, деловой. А вы будто поете…
— Видно, потому-то и не можем договориться, — попробовал пошутить Смолин. — Языки-то уж очень разные, а общий никак найти не удается.
Американец кивнул, оценив шутку:
— Точно сказано!
Машина миновала еще один перевал и спустилась к прибрежной низменности, поросшей низкорослым колючим кустарником. Впереди за купами придорожных деревьев открылся вид на долину. Посередине в ней была пробита длинная, вытянутая к морю полоса, которая концом своим упиралась в сияющий морской простор. Здесь и садились прибывающие на Гренаду самолеты.
— Скверный аэродромчик, — поморщился Бауэр. — Маленький, неудобный, после заката солнца самолеты не садятся. А в период дождей наглухо закрывается. На юге острова кубинцы сейчас строят новый. Я видел — по первому классу. Из Европы будут прилетать. Даже тяжелые.
Он пыхнул сигаретным дымом в раскрытое окошко.
— Бишоп мечтает заполучить на свои пляжи побольше иностранных туристов. У страны казна тощая.
Он помолчал и, швырнув недокуренную сигарету в окошко, добавил:
— Не верю я, что из этого что-нибудь получится. Такими делами должны заниматься не мечтатели, а бизнесмены.
Автомобиль остановился у маленького деревянного павильона, который выполнял обязанности аэровокзала. Возле павильона стоял двухмоторный самолет, на нем было написано «Энтил эрлайнс». Самолет только что прибыл из Барбадоса. Бауэр вошел в павильон и минут через десять вернулся к машине с небольшой картонной коробкой в руках, протянул ее Смолину.
— Провалиться мне на месте, если это не новый образец нейтронной бомбы, который Клифф выкрал для русских. — Его глаза весело сверкнули, кажется, впервые за всю дорогу.
К коробке клейкой лентой был прилажен конверт. Он адресовался Смолину. Письмо оказалось неожиданно пространным. Клифф писал, что, узнав об очередном изменении маршрута «Онеги», много потратил времени для того, чтобы выяснить, куда же она идет. Выяснил. «Если американец захочет чего-то добиться…» И вот посылает на Гренаду эту штуковину. Рад, что может оказать хотя бы небольшую услугу людям, о которых вспоминает часто. Ему чертовски повезло — побывать на «Онеге». Кое-чему там научился. Теперь он, Клифф Марч, не совсем такой, каким был, когда впервые вступил на палубу неведомого русского корабля. Пожалуй, стал чуть побольше оптимистом. Но, как говорят американцы, судьба — самый деловой бизнесмен — за все, что подарит, непременно возьмет плату. Конечно, он опоздал в Национальный научный фонд к ультимативно поставленному сроку, и его на будущий год лишили субсидии для осуществления личных научных исследований. Сказали, что вернутся к его кандидатуре позже, если… Он понимает, что означает это «если». Еще один ультиматум! Но джентльмены в фонде не ведают, что есть такое понятие, как достоинство.