Двое в океане
Шрифт:
— Черт-те что! Воспитывают нас, учат, высокие материи вдалбливают, знаем, какими плохими были эсеры и в чем состояли ошибки Плеханова, а в простейшем так и не научились кумекать.
«Ишь ты! Теперь и Руднев становится политиком, — подумал Смолин, вспомнив свой разговор со вторым помощником после его размолвки с Солюсом. — Выходит, уроки зря не пропадают. Не судно, а плавучие курсы политического ликбеза». И его, Смолина, тоже усадили за парту. Время, что ли, такое?
Человек десять мужчин и женщин из экспедиции и экипажа отправлялись на пляж. Все были оживлены, размахивали пластиковыми сумками с купальными принадлежностями, шутили.
Шествие возглавлял Ясневич. Глядя на него, Смолин усмехнулся:
Самой эффектной в компании оказалась Клава Канюка, белокожая, пышнотелая, улыбчивая, в ярком сарафане, она тут же привлекла внимание темнокожих матросов со стоящей у противоположной стенки причала моторно-парусной фелюги. Матросы что-то озорно кричали, призывно размахивали черными с белыми ладошками руками. Все хохотали, было беззаботно и весело. Только два грустных лица маячили у борта «Онеги». Одно помполита Мосина — он оставался на судне, потому что снова ожидалась экскурсия с берега, другое виднелось на баке судна и принадлежало Лепетухину. По распоряжению капитана на берег его не пускали.
Идти на пляж Смолину не хотелось. Обидно тратить время на бессмысленное лежание на песке — песок всюду песок. Лучше побродить по городу.
При выходе из порта он расстался с купальщиками и отправился куда глаза глядят. Он любил бродить в новых для себя городах в одиночестве. Что может быть лучше дуэта: незнакомый город и ты! Тем более такой город, как Сент-Джорджес. Бауэр говорил, что где-то здесь недалеко от берега расположен фруктовый базар. Интересно бы заглянуть туда, ведь базар — душа города.
От кромки бухты кривые улочки с трудом забирались к вершинам господствующего над городом хребта, на котором даже издали была видна светлостенная вилла губернатора. На верхних ярусах города среди торжественных куп деревьев торчали шпили потемневших от тропических дождей церковных колоколен.
Смолин шагал по булыжным мостовым, и городок ему казался удивительно знакомым. Вроде бы давно, еще в детстве, видел он эти замшелые черепичные крыши, эти розовые облачка цветущей бугенвиллеи в палисадниках, эту пеструю, разноликую, голосистую толпу, выхаживающую маленькое пространство приморской кромки города. И конечно же, когда-то и где-то он видел этого единственного в городе постового полицейского в белом пробковом шлеме, длинными осторожными руками с тонкими, как у скрипача, пальцами он дирижировал маленьким оркестриком местной уличной жизни, и руки его никого не звали к торопливости и суете. Ведь жизнь одна — зачем суетиться?
Может быть, это гриновский Зурбаган или Лисс, города счастливых людей? Но существуют ли в мире в самом деле города счастливых людей? Мы о них только мечтаем. Оказывается, здесь, в этом славном тихом городке, проходит передовая линия огня. Так сказал Гарри Бауэр. А деловой озабоченный Шевчик запросто отыскал эту линию своим вездесущим объективом.
Дорога, упрятанная под ветвями могучих хлебных деревьев, казалась проложенной в зеленом узком туннеле, она, не торопясь, увела Смолина в район вилл и особняков, возле них дремали жирно лоснящиеся лаком лимузины, а из садов, за которыми белели свежевыкрашенные и ухоженные стены, слышался мерный гул кондиционеров — в этот послеобеденный час они насыщали прохладой спальни состоятельных гренадцев. Вот в сад вышла молодая женщина в сарафане с роскошными смуглыми плечами, стала развешивать на веревке пестрое, как корабельные флаги, белье. Прекрасная женщина, прекрасные дома, прекрасные сады! Прекрасный мир, полный тишины и покоя!
Побродив по верхним улицам и не найдя базара, Смолин снова спустился к бухте.
На обочине шоссе привычно взглянул налево — дорога была пуста, и он шагнул на асфальт. В тот же миг раздался пронзительный визг тормозов, кто-то схватил его за руку, с силой отшвырнул назад, к обочине. У самого лица промелькнула металлическая скоба запора на кузове промчавшегося грузовика. Смолин быстро обернулся: рядом стоял худощавый темнокожий человек. Должно быть, лицо Смолина было все еще искривлено внезапным испугом, и казалось странным, почему этот человек, глядя на него, так спокойно улыбается, словно секунду назад ничего серьезного и не произошло. В его угольно-черных глазах дрожали веселые искорки, а в морщинах на лбу прятались такие густые тени, что чудилось, будто это не морщины, а глубокие надрезы.
— Спасибо! — сказал Смолин.
Человек отмахнулся:
— Чего там! Я сразу понял: приезжий! Движение-то у нас левостороннее. Для многих непривычно. А наши шоферы гоняют по горным дорогам как оглашенные. Торопятся. А зачем торопиться на Гренаде? Вы-то куда бежали?
Смолин объяснил: искал базар, да заплутался.
— Базар? Так он недалеко, сэр! Вон там! — Гренадец выкинул вперед сухую, черную, как коряга, руку и корявым пальцем ткнул в красочную панораму тропического города. — Сперва идите по правому берегу бухты — мимо кинотеатра, пожарной части, сувенирных магазинов, а за зданием телефонного узла курс держите вправо и вверх, все время вверх, в гору. Там и базар. Видите домик под шифером? Это и есть телефонный узел. Вы поняли меня, сэр? У домика под шифером свернете направо. И в гору! Слева увидите наш городской музей — старинные чугунные пушки у входа. Кстати, советую посетить! Очень интересно.
Человек хотел было уйти, но задержался, в раздумье поскреб щетину на щеке, сокрушенно покачав головой, словно говоря: ох уж эти мне приезжие!
— О’кэй! Провожу! Вы все-таки гость, сэр, — сунул Смолину жесткую с шершавой, словно чешуйчатой кожей руку, представился: — Филипп!
Они не спеша пошли по набережной. Миновали похожее на обшарпанный сарай здание городского кинотеатра. С аляповато намалеванной афиши на стенде страшно пучил глаза совсем нестрашный Джеймс Бонд. За кинотеатром возвышался дом пожарной части. Под навесом стояли две старенькие красные пожарные машины. Из распахнутых окон второго этажа доносился торжественный, жизнеутверждающий грохот барабанов, звон литавр и радостные вопли медных труб.
— И так каждый день с утра до вечера, — охотно пояснил Филипп. — А что им делать-то? Играй себе! Пожаров почти не бывает. Все же музыка! Пройдешь мимо, постоишь, послушаешь… Музыка мне по душе.
Он был жизнелюбом, этот неожиданный знакомый Смолина.
У берега бухты, в которую ясными окнами смотрелись нижние кварталы города, медленно покачивался густой частокол мачт. Борт к борту стояли под разгрузкой старые обшарпанные, видевшие виды шаланды. Одни пришли от недалеких отсюда берегов Южной Америки, другие с соседних Антильских островов, третьи из морских просторов с путины.
— А моя скорлупка вон там! — сказал Филипп и снова выбросил руку вперед, только теперь уже в сторону горловины бухты. Рука у него была широкопалая, с белесыми разводами на запястье от навсегда въевшейся в кожу соли. От одежды Филиппа пахло рыбой.
— Вы рыбак?
Он выставил вперед желтые, не очень здоровые, словно тоже разъеденные солью, зубы, изображая улыбку, — вопрос Смолина показался ему нелепым.
— А кем же мне еще быть в этом мире, сэр? Море греет, море кормит. Правда, в последнее время кормит не так уж щедро. А кто вы, сэр?