Двое в океане
Шрифт:
— Почему вы его не пригласили на судно? Вы же хотели.
— Не знаю. Раздумал вдруг. Откровенно говоря, я ему не очень верю. Что-то в нем есть такое… А ты как думаешь?
— Может быть. Вы лучше знаете людей, — вздохнул Чайкин. — И все-таки нехорошо получилось. Человек помогал… — Чайкин поднял стоящую у его ног коробку, кивнул Смолину: — Пойду приспосабливать.
Глава девятнадцатая
В САДАХ ЭДЕМА НЕТ
К обеду перед каждым на столе положили по кокосовому ореху и по паре плодов авокадо — раздавали купленные на Гренаде обязательные для моряков витамины, которых так не хватает в рейсе. Авокадо съели, а кокосовые орехи уносили в каюты в качестве сувениров.
Возвращаясь из столовой, Смолин встретил на трапе Ирину, она тоже несла кокосовый орех.
— А ты почему не взял? Такой сувенир для сына!
— Как-то не подумал, — пробурчал он, отметив про себя, что Ирина как-то необычно оживлена.
— У тебя хорошие вести?
Ирина помедлила.
— Знаешь, оказывается, отсюда, из Гренады, можно позвонить в Москву и даже в Киев. Ну не чудо ли?
— Хочешь позвонить?
— Хочу. Я была сегодня на телефонном узле. Говорят, пожалуйста! Только связь ночью. И не так уж дорого. И я заказала разговор с домом на сегодняшнюю ночь.
— Соскучилась?
— Соскучилась… — призналась Ирина. — Видишь ли, Костя, сегодня у Оли… день рождения. Ей исполнилось десять. Я тебе говорила, помнишь?
— Да! Да! Как же, помню! Бежит время…
— А ты не хочешь с домом поговорить?
— Нет!
После обеда формировались группы для встреч в городе. Доброхотова ехала в университет, рассказывать студентам об истории советских исследований в океане. С ней посылали в качестве переводчика Крепышина.
— Как ясное солнышко сияет наша Нина Савельевна, — сообщил тот Смолину. — Целый час конспект составляла. Представляю, что это будет за история исследований: «Я и моя роль в великих открытиях в Мировом океане!» Вечер воспоминаний.
Смолин вдруг обозлился на это молодецкое высокомерие человека, который не очень-то преуспел в науке, больше в околонаучной болтовне.
— Как-никак, а Доброхотова в самом деле когда-то что-то открыла в океане, — отрезал он.
— Вот именно: когда-то и что-то… — охотно подтвердил Крепышин.
— Нам бы с вами, Эдуард Алексеевич, хоть когда-то, хоть что-то открыть. Пока легче всего мы открываем собственный рот, и часто без дела.
И опять Крепышин не обиделся. Он умел не обижаться. Даже тогда, когда получал по носу.
Возле судна остановился небольшой автомобиль. Золотцев с Ясневичем отправились в местную гимназию — встречаться с ребятами. Везли в подарок книги. На «Онеге» потешались по поводу этих книг: «Лобовая советская пропаганда!» Мосин в каком-то закутке на судне отыскал… три тома Диккенса на английском языке, изданные в Москве. Ничего другого не нашлось. Однако Золотцев вполне удовлетворился, даже обрадовался — отличный подарок для детей! На Гренаде с книгами плоховато, а здесь — Диккенс! Классик! Как раз для школы!
— Золотцев без школы не может, — пояснила Смолину Доброхотова. — Я с ним не в первом рейсе. Чуть ли не в каждом порту мчится к ребятам. Так уж у него сложилось в жизни…
— А что именно сложилось? — не понял Смолин.
— Разве не слышали? — удивилась Доброхотова. — На судне об этом знают, кажется, все. У Золотцева когда-то погибла под колесами семилетняя дочка, первоклашка. Дорогу переходила, в школу шла. Ему сообщили, когда он был в рейсе. Его можно понять, — вздохнула Доброхотова.
Спустились по трапу. Золотцев и Ясневич, строгие, официальные, в костюмах, при галстуках. К губернатору в распашонках, а в школу при полном параде. Век живи — век учись!
Смолин смотрел вслед удаляющейся машине. Вот ведь какие дела! Потерял семилетнюю дочь… Смолин так и не испытал счастья быть отцом. Но он внутренне содрогнулся, представив, что значит в рейсе получить весть о гибели дочери…
Все торопились на берег. Вахтенные старались поскорее сдать дела сменщикам и, начищенные, отглаженные — любо посмотреть, — высчитывали ступеньки парадного трапа, ведущего к причалу. Руднев стоял внизу у трапа и согласно приказу Кулагина придирчиво осматривал каждого сходящего на берег. Пришлось задержать одного матроса, натянувшего на мощный торс купленную в Италии яркую безрукавку с американским флагом на груди и с надписью «Америка — это надежда!».
— Тебе за это платят, что ли? — лениво, как бы невзначай, поинтересовался у матроса Руднев.
— Кто платит? — не понял парень.
— Американцы.
Матрос заморгал:
— Никто не платит…
— Ага! Значит, ты по доброй воле решил заняться американской пропагандой на гренадской земле?
— Что?!
— По-английски понимаешь?
— Нет…
— Тогда на кой черт напялил на себя это художество? Знаешь, что здесь написано? «Я оболтус!» — вот что здесь написано.
Парень обескураженно провел лапищей по звездно-полосатому стягу, распестрившему грудь, не поверил:
— Шутите! — и решил защищаться. — А что тут особенного? Ведь красиво…
— За эту красоту гренадцы могут тебе подукрасить физику. Вот выйдешь из порта и увидишь патрули с винтовками. Почему они с винтовками? Потому что опасаются со дня на день нападения американцев. Вчера лекция была о положении на Гренаде, товарищ Ясневич читал. Ты что, не слышал?
— На вахте был…
— Так вот считай, что я тебя просветил. А теперь топай в каюту переодеваться.
И, глядя в широкую спину уходящего, проворчал: