Двое в океане
Шрифт:
Смолин поднялся по трапу пролетом выше. Уже издали заметил, что дверь геофизической лаборатории приоткрыта. Осторожно заглянул в проем и в уютном свете настольной лампы увидел склоненную над столом голову Чайкина с плоским стриженым затылком. Думает Чайкин! Молодец! Черт возьми, никогда не надо торопиться выносить приговоры ни людям, ни явлениям, ни древним легендам.
В коридоре ему встретилась Доброхотова. Опираясь рукой о поручень, она медленно шла к главному внутреннему трапу.
Поравнявшись, с трудом перевела дыхание,
— А я вам только что звонила в каюту. Завтра часиков в восемь вечера вы не заняты?
Смолин растерялся. Он занят почти всегда, но почему Доброхотову это интересует?
— Видите ли… Я бы хотела вас и Ореста Викентьевича завтра пригласить… в гости.
— В гости?! — изумился Смолин.
— Просто так, посидеть… — Голос ее звучал просительно. — Я уже Оресту Викентьевичу звонила, он согласен. А вы?
— А нельзя ли в другой раз? — затосковал Смолин. — Знаете ли… дела…
Лицо ее померкло.
— Хорошо! — произнесла упавшим голосом. — Раз дела… Тогда в другой раз…
— Вот, вот, — обрадовался он. — В другой раз обязательно.
Только ему недоставало потратить вечер на Доброхотову!
Отправляясь на ужин, Смолин увидел возле кают-компании Ясневича и Шевчика. Лекция давно окончилась, но Ясневич все еще продолжал нести людям свет знаний. Слушая его, Шевчик озадаченно пощипывал подбородок:
— Нет, Игорь Романович, не могу понять! Честное слово, не могу. В заливе был чудовищный ветер. Да и сейчас в океане волны вон какие. А нас почти не качает. Куда же ветер девался? Куда?
Ясневич загадочно улыбался, как учитель, подкинувший школьникам каверзный вопрос.
— Куда? А вы сами подумайте, куда? Ну!
— Нет. Не могу! Соображения не хватает, — чистосердечно признался кинооператор. И за чистосердечие получил поощрительный кивок головой.
— А все потому, дорогой мой, что у вас гуманитарное образование. Все потому! Ветер-то куда дует нам? В корму! И что получается? Сложение. Скорость судна совпадает со скоростью ветра. Вот и не качает… — Ясневич торжествующе засмеялся.
Оказывается, Ясневич все-таки кое-что знает.
— Константин Юрьевич!
Он обернулся. Перед ним стояла Женя Гаврилко. Вот еще одно несуразное явление в его корабельной жизни. Похлопала длинными ресницами, словно набиралась храбрости, пробормотала:
— Я вот хотела вас спросить…
— Спрашивай!
— Скажите, пожалуйста, зачем он вот так про тайны… Нет — и все!
— Кто?
— Ясневич. Неужели вправду никаких тайн на свете нет?
Смолин рассмеялся. И эта про тайны!
— Есть, Женечка, они! Есть! И для тебя в том числе. Просто свою тайну ты еще не отыскала. И тебя еще не отыскали. Все впереди! Ведь ты тоже тайна, как и всякая другая женщина.
Девушка зарделась.
— Правда?
Вычислительный центр находился в самой глубине судна. Путь к нему был долог: сперва спуститься по длинному внутреннему трапу, который ведет чуть ли не к самому килю судна, потом открывать одну за другой стальные, щелкающие запорами двери — в ВЦ ревниво оберегали тишину и прохладу. Здесь была своя независимая кондиционерная установка, которая в отличие от общесудовой работала безукоризненно, и поэтому каждый раз, готовясь к очередному сеансу, Смолин натягивал на себя свитер, а на ноги шерстяные носки.
За дисплеем сидел Володя Рачков. Видел его Смолин на судне раза два, не больше, но запомнился он с первой встречи. Смолину нравились такие молодые ребята — немногословные, сосредоточенные на своем деле.
Правда, сейчас Смолина покоробило, что сидит Рачков за своим аппаратом, вытянув длинные ноги, на которых, так же как у Файбышевского, болтаются лишь резиновые шлепанцы — неэстетично, да и ноги легко застудить в подвальном холоде зала. Говорят, в научной среде, особенно молодой, все более торжествует пренебрежение к своему внешнему виду, мол, в наше время по уму надо встречать, по уму и провожать.
Сегодня Смолину предстояло с Рачковым прокатать через машину очередную порцию расчетов по тектонике, как раз по самой интересной, но и самой трудной второй части монографии. Время ему дали позднее — час ночи. Оказалось, на ВЦ слишком много работы. Новый повод удивиться: откуда? Откуда так много работы для машинистки, для вычислительного центра? Ведь исследования только-только начались.
— Очень вам нужна сегодня машина? — спросил Рачков.
— Очень! — решительно подтвердил Смолин.
Оператор вздохнул:
— Ладно. Только подождать придется.
Веки у Рачкова набрякли от усталости, а его растопыренные, как у пианиста, пальцы тянулись к клавиатуре дисплея, заторможенно, словно в них была свинцовая тяжесть. Он глазами показал Смолину на свободный стул, некоторое время молча работал, всматриваясь в листок с колонками цифр, прикрепленный к кожуху аппарата. Потом попросил:
— Помогите! Никак не добью этот проклятый разрез.
— Какой разрез? — не понял Смолин, снимая с кожуха листок, чтобы начать диктовку.
— Кермадекского желоба, — усмехнулся юноша. — Еще с прошлой экспедиции в Тихий океан. И даже не на этом судне, на «Альбатросе».
— А почему они сами не обработали?
— Не успели.
— Так и мы можем не успеть. И что тогда?
Рачков устало провел пальцами по сухому бобрику волос.
— Значит, тоже оставим «на потом» — либо себе, либо другим, до той поры, пока не дойдут руки, а дойти они могут этак через два, три годика, а то и вообще никогда не дойдут. Слишком уж велик объем получаемой информации. Получать получаем, а обработать и тем более осмыслить — ни сил, ни времени!