Двое
Шрифт:
– Хорошо, давайте, – сказал Реджинальд, протягивая деньги. – И вот эти тоже.
– Благодарю вас, сэр. Вот сдача.
Разумеется, думал Реджинальд, осматриваясь в поисках поезда три десять, теперь он проникся верой в Уэлларда, и это моя заслуга.
Поезд три десять, зная, что Сильвия должна встретить его, был настроен весьма дружелюбно и подъехал прямо к книжному киоску, имея вдобавок для Реджинальда в запасе пустое купе первого класса для курящих. Реджинальд сложил на сиденье рядом с собой стопку “Безупречных леди” и “Истинных дам” и открыл “Вьюнок”. Теперь он был биржевой маклер, возвращающийся домой,
Ха! Здорово! Кто это сочинил-то? Реджинальд Уэллард. Никогда о таком не слыхал.
Реджинальд читает дальше, забыв, что он биржевой маклер; собственная книга захватывает его. Как, черт побери, ему это удалось?
Но, дойдя до главы V, он отложил книгу и вновь задумался. Можно ли полностью отделить духовное от физического? Если бы Сильвия была более отзывчивой, стала бы она менее прекрасной? Если бы он мог поделиться с ней всем, рассказать, что смешного он подмечал, если бы можно было прожить этот майский день дважды, один раз в Лондоне – самому, а другой – когда он станет рассказывать ей, что с ним происходило, пережить вдвоем, разделяя с ней, – оставалась бы она Сильвией, – прекрасной, непроницаемой, далекой? И можно ли сказать, что за этой проницаемостью не скрывается глубина? Даже если ее ум неглубок, разве он добрался до его дна? Одно несомненно. В супружеской жизни, во всяком случае, нельзя отделить физическое от духовного, они неразрывно связаны. Красота Сильвии не перестает быть для него источником радости. У них разные корни, но они неразрывно переплелись. Он повилика, или вьюнок – так лучше звучит, – и живет за счет ее красоты.
Кругом, оказывается, полно вьюнков. Этот Памп, как Раглан назвал его? Кровопийцей! Ну хорошо, пусть только попробует. Ох, провались эта книжка, он ведь решил больше о ней не думать. К черту!
Он схватил ее и забросил на полку. Потом зажег трубку, опустил окно и стал дожидаться приезда в Литтл Моллинг.
V
Сильвия ждала на платформе. Он увидел ее, высунувшись из окна, когда они еще ехали по мосту. Она стояла спиной к нему, склонив к плечу головку, как бы в задумчивости, шум поезда не нарушал течения ее мыслей (банальных? глубоких?).
Но когда Реджинальд вышел из вагона, она уже была рядом и протягивала ему прохладную руку. Она чуть зарумянилась, как будто даже это легкое прикосновение после их долгой разлуки было слишком интимным для людного места. Реджинальд хотел поцеловать ее, но его удержал ее взгляд, говоривший: “Подожди. Здесь собралась целая толпа. Подожди, пока мы не окажемся одни”.
– Видишь, он остановился, – сказал Реджинальд. – Я так и знал.
– Ты никогда не помнишь расписания, дорогой. Три десять останавливается здесь всегда.
– Всегда? Я не подозревал, что мы так значительны.
– Дело не в значительности, дорогой. Он просто всегда останавливается.
(Ты права, Сильвия, дело не в значительности, он всегда останавливается. Мне неважно, что ты говоришь, я обожаю тебя.)
Он отдал свой билет помощнику дежурного по станции и сообщил ему, что погода стоит прекрасная.
– Жарковато в Лондоне, сэр, я думаю?
– Смотря чем там занимаешься, –
– Да, сэр, верно.
Господи, можно ли сказать что-нибудь более банальное? А он еще презирает Сильвию. Нет, не презирает. Он просто едет с нею домой к чаю. Они подходят к машине.
– Ты сядешь за руль или я? – спросила Сильвия.
– Я поведу, а ты меня поучишь.
– Не дурачься, дорогой. Ты водишь не хуже меня.
– Сильвия, зачем ты так говоришь?
– А если и хуже, то только потому, что не можешь сосредоточиться. Конечно, ты ведь все время думаешь о чем-то другом.
– Ничего подобного. Стоит мне увидеть вдали пригорок, я думаю только о передачах. Я просто вижу, как стальные шестеренки цапают одна другую, и огрызаются, и не хотят сцепляться. Я совершенно убежден, что перепугаю ближайшее стадо коров, и так всегда и получается.
– Ну да, – сказала Сильвия. – Об этом я и говорю. Ты слишком много про все это думаешь.
Но ведь только что она утверждала... впрочем, неважно.
– В таком случае, – отозвался Реджинальд, – держи меня за руку, и я буду не в состоянии думать вообще.
Но прежде чем Реджинальд запустил мотор, он повернулся к ней, а она к нему, они взглянули друг на друга счастливо, почти робко, улыбнулись друг другу и поцеловались.
Под горку со станции и на горку, может быть, слишком быстро... нет, ничего... прекрасно, а теперь бесшумно переходим на другую скорость...
– Ох, Сильвия, прости, я не думал...
– Ничего, дорогой.
– Если бы в зоопарке в клетке с тиграми разорвалась граната, грохот был бы примерно такой же, но урона больше. Ну, что теперь делать?
– Ничего. В другой раз выйдет лучше.
– Ладно. Ты скажешь когда.
Через главное шоссе, вниз по извилистой дороге, теперь осторожнее: узкий мост через овраг, по дну которого бежит ручеек, по деревне, а потом прямо в гору, к общественным пастбищам...
– Теперь, – сказала Сильвия, – выжми сцепление.
– Уже.
– На первую скорость.
– Но я всегда... хорошо.
– Чуть прибавь газу.
– Готово.
– Теперь резко нажми на сцепление и осторожно переходи на вторую скорость.
– Черт... Сильвия, ты просто...
– Прибавь газу, быстро. Видишь, как легко?
– Когда ты рядом.
– У тебя все выходит, если ты постараешься.
Они проезжают пастбища и поднимаются на холм, на вершину мира, где дикие вишни, дикие груши и черный терн развесили белое кружево по синеве неба; сквозь буковый лес, покрытый такой нежной зеленью, что и думать о нем хотелось шепотом; дальше поворот налево, через сломанные ворота, мимо домика садовника, чуть вниз вдоль попей и пригорков, где щиплют траву овцы, прямо к огражденному стенами островку Вестауэйза, вздымающему три трубы над буйным цветением сада.
Реджинальд остановил машину и глубоко вздохнул. Как он любит Вестауэйз! Как любит! Боже, благодарю тебя за то, что ты выдумал Вестауэйз, и благодарю, что дал его мне.
– Наверное, ты хочешь чаю, – сказала Сильвия. – Давай я загоню машину.
– Прости, ты что-то сказала. – Реджинальд очнулся. – Конечно, загони, только при условии, что ты въедешь в гараж задним ходом и позволишь мне смотреть, как у тебя выходит.
– Ты снова дурачишься.
– Нет, нисколько, я хочу научиться. Это очень легко.