Двор чудес
Шрифт:
Монклар склонил голову.
— Я словно ослеплен сиянием, отче, — проговорил он дрожащим голосом. — Да, только теперь я понял, на какой великий подвиг борьбы вы пошли!
Лойола улыбнулся.
Суровый дух великого прево, непреклонный перед малыми, жесткий, недоступный жалости, гнулся по воле монаха.
— Я приму ваши обеты, сын мой. Как только буду в силах, выслушаю вашу исповедь, затем познакомлю с уставом ордена, и вы станете его членом. Но эти обеты, как я сказал, останутся тайными. Для всех, даже для самого
— Что же я буду должен делать, чтобы достойно служить Церкви, то есть тому могущественному обществу, в которое я вступлю?
— Я посмотрел на вас, сын мой. Я увидел вашу истинную веру, ваш высокий ум, и предназначил для вас одну из самых трудных, самых опасных, но и самых славных задач. Вы будете в числе наших отборных солдат, посланных к врагу.
— К врагу! — негромко повторил Монклар.
— Я поручаю вам наблюдение за королем Франции.
И монах, уверенный в своей власти, добавил:
— Более всего я желаю знать королевские мысли.
— Насчет чего, отче?
— Всего, сын мой. Но по ходу дела я буду давать вам знать, на что вы особо должны будете направить свою проницательность. А покуда примечайте все, что делает, все, что говорит король, его самые простые поступки, самые незначительные по видимости мысли могут иметь для меня величайшую важность. Для меня — то есть, хотел я сказать, для блага Церкви и для славы Христовой… Послушайте, хотите ли, чтобы я дал вам совет?
— Скажите, отче.
— Итак, каждый вечер, вернувшись домой, запирайтесь в кабинете и записывайте все, что видели и слышали днем. Ведь нет надобности говорить вам, то, что относится к королю, относится и к менее важным вельможам. Словом, пишите историю французского двора. Если вы будете заниматься этим несложным трудом каждый вечер, то наверняка не упустите ни одной подробности…
Монклар безмолвствовал.
— Подумайте еще, сын мой, — поспешно сказал Лойола. — Когда вы почувствуете, что принадлежите Господу — через неделю, через месяц, если хотите, — тогда и сообщите мне.
— Отче, — сказал Монклар, — когда благословите приступить?
— Сей же час, сын мой, — важно ответил Лойола. — А исповедь за всю жизнь я у вас приму, когда вам будет угодно.
— Тотчас же! — воскликнул Монклар.
— Извольте, — сказал Лойола.
Монклар преклонил колени…
Когда Монклар закончил исповедь и поднялся, лицо его было мрачнее прежнего.
— Обеты вы принесете, когда я смогу пойти в какой-нибудь храм, — сказал Лойола. — Но с этой минуты вы наш, сын мой. Я произнес над вашей главой великие и грозные слова, посвящающие вас Господу. Отныне, предав меня, вы предадите самого Бога!
Несколько минут прошло
Лойола как будто хотел, чтобы Монклар весь проникся теми грозными словами, что произнес сейчас монах.
Монклар же, окончательно приняв на себе свою мерзкую роль, оставался спокоен. Он думал только, что отныне могущественней самого французского короля.
Наконец Лойола заговорил:
— А теперь, сын мой, скажите, удался ли вам поход против воров.
— Нет, отче.
— Так что, бандит Лантене ускользнул от нас?
— Пока да.
— Но я не могу его упустить! — недовольно сказал Лойола.
— Потерпите, отче, — сказал Монклар. — Обещаю, что мы возьмем его.
— Хорошо, сын мой. Я верю вам и вашему слову.
— Клянусь вам, что вы будете жестоко отомщены.
Лойола кивком дал понять, что будет ждать терпеливо.
— А что Доле? — спросил он.
— Судья начал знакомиться с делом.
— Надо ускорить процесс. Прежде чем уехать из Франции, я хочу видеть, как он горит на костре.
— Увидите, отче! Не желаете ли отдать мне еще какие-нибудь распоряжения?
— Нет, сын мой. Ступайте, мне надобно отдохнуть. Ступайте. Господь одушеви и наставь вас!
Когда великий прево склонял голову под страшное благословение Игнасио Лойолы и становился членом ордена Иисуса в миру, при дворе все готовились к отъезду в Фонтенбло.
Рано утром король послал за мэтром Рабле. Кинулись за славным врачом в комнаты, отведенные ему Франциском I — и не нашли. Стало ясно: мэтр Рабле сбежал.
Король послал конников, те обшарили все окрестности Парижа — напрасно.
Мы знаем, как и почему исчез Рабле. Знаем и то, почему в его комнате не осталось ни письма, написанного королю, ни приготовленного им лекарства.
Тревога короля Франциска перешла в большую тревогу. Он мало доверял заурядным медикам, и бегство Рабле стало для него дурным знаком. Поэтому Лувр он покидал очень мрачным.
Кроме того, короля немало удивило, что Алэ Ле Маю не явился за обещанной тысячей экю. Но удивление не перешло в тревогу за человека, который отыскал ему Жилет.
Так никто и не подумал о том, что же случилось с Алэ Ле Маю. Только несколько дней спустя хозяйка квартиры нашла его труп.
Узнав о смерти брата, господин Жиль Ле Маю воскликнул:
— Одним шаромыжником меньше — не пришлось и веревку тратить!
Около двух король велел отправляться. Большой королевский двор насчитывал три десятка карет, в которых разместились женщины: принцессы и фрейлины. Повозок со слугами и вещами было более ста. Придворные вельможи должны были ехать верхом. Эскортом служил кавалерийский полк.
Роскошная кавалькада промчалась по Парижу при восхищенных приветствиях народа. Люди стояли плотными шеренгами и кричали, что было мочи: