Дворец сновидений

Кадарэ Исмаиль

Кроме него… находившегося в самом центре Табира. Мозг ее лихорадочно работал. Для того ли она столько времени берегла сына, чтобы в итоге бросить его в клетку к тиграм, которая носила столь привлекательное имя, но в действительности была слепой бездушной структурой, как ее совсем недавно назвали?

Украдкой она вглядывалась в осунувшееся лицо сына. И каково же будет ему, ее Марк-Алему, пробираться сквозь клубящиеся облака сновидений, сквозь кошмары, на границе царства смерти? Как же так вышло, что она позволила ему погрузиться в этот хаос?

Вокруг продолжался разговор о Табир-Сарае, но Марк-Алем почувствовал, что устал, и участия в нем не принимал. Курт с одним из кузенов ожесточенно спорили о том, считать ли возрождение влияния Табир-Сарая признаком наступившего кризиса османского

сверхгосударства или же просто случайностью, а губернатор все время повторял: давайте не будем об этом.

Наконец все участники застолья встали и пошли пить кофе в соседнюю комнату. Разошлись они поздно, почти уже в полночь. Марк-Алем медленно поднялся в свою комнату на втором этаже. Ему не спалось, но это его нисколько не беспокоило. Его предупреждали, что все новые сотрудники Табир-Сарая обычно страдали от бессонницы в первые две недели после начала работы. Затем сон возвращался к ним.

Он улегся и довольно долго лежал с открытыми глазами. Спокойно все обдумывал. Это была нормальная бессонница, холодная и не вызывающая страданий. Но у него изменилась не только бессонница. Все в его жизни перевернулось, словно после удара землетрясения. Большие часы на перекрестке пробили два часа. Он подумал, что самое позднее в три, в полчетвертого сон придет… Но даже если и придет, из каких папок с делами позаимствует он сновидения для этой ночи?

Это было последней мыслью Марк-Алема перед тем, как сон наконец его поборол.

III. ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Гораздо раньше его ожиданий, даже до того еще, как появились хоть какие-то признаки прихода весны (а он-то полагал, что, по крайней мере, уж эту весну, а возможно, затем и лето проведет в Селекции), в общем, гораздо раньше, чем можно было бы уловить наступление другого времени года, Марк-Алема перевели в Интерпретацию.

Однажды, еще до звонка на утренний перерыв, его вызвали в Генеральную дирекцию. А зачем? — спросил он и в тот же момент осекся, поскольку ему показалось, что у сообщившего ему это известие мелькнула ироничная усмешка. Само собой понятно было, что о таких вещах никогда не спрашивают в Табир-Сарае.

По пути в голову ему лезла всякая всячина. Он переживал, не допустил ли какую-либо ошибку в работе? А вдруг кто-то притащился откуда-нибудь с самого дальнего края страны и стучал во все двери подряд, обходя кабинет за кабинетом, визиря за визирем, чтобы выяснить судьбу своего сновидения, без всяких на то оснований выброшенного в мусорное ведро? Он попробовал припомнить сновидения, прошедшие через его руки в последние дни, по поводу которых у него были сомнения во время селекции, но на память ему ничего не пришло. Возможно, дело вовсе не в этом. Может быть, повод был совершенно другой, да так обычно и происходило: тебя всегда вызывают из-за того, что даже и в голову не придет. Нарушение режима секретности? Но он почти ни с кем из друзей и не встречался после начала работы в Табир-Сарае. Пока он расспрашивал, как туда дойти, ему все явственнее казалось, что он уже был однажды в этом крыле Дворца. Сначала он подумал, что это ему только кажется, поскольку все коридоры были похожи, но когда в конце концов он очутился в комнате с жаровней, где за деревянным столом сидел длиннолицый человек, чей взгляд был неотрывно устремлен на дверь, то убедился, что кабинеты Генеральной дирекции были те самые, в двери которых он стучался в первый день в Табир-Сарае. Углубившись в работу, он совсем позабыл об их существовании, более того, даже сейчас не знал, какую должность во Дворце Сновидений занимал длиннолицый чиновник, принимавший его тогда на службу. Был ли он одним из многочисленных заместителей, или, может быть, сам генеральный директор?

Совершенно оцепенев от ужаса, он стоял перед ним и ждал, когда же тот заговорит. Но глаза чиновника продолжали разглядывать дверь на уровне ручки, и, хотя Марк-Алем уже знал об этой его привычке, в какое-то мгновение он поверил, что тот ждет кого то еще, перед тем как сообщить ему, по какому вопросу его вызвал. Но чиновник в конце концов оторвал взгляд от двери.

— Марк-Алем, — проговорил он еле слышно.

Марк-Алема пробило холодным потом. Он не знал, что ему делать,

то ли сказать: так точно, это я, то ли что-нибудь в этом роде, чтобы продемонстрировать свою исполнительность, то ли просто стоять и ждать страшного известия. Теперь он был уверен в том, что ничего хорошего от этого вызова ему ждать не стоит.

— Марк-Алем, — повторил тот. — Как я уже говорил тебе в первый день, когда ты только пришел сюда, мы к тебе благоволим.

О господи, подумал Марк-Алем. Снова эта ужасная фраза, которую, как он полагал, ему уже не доведется услышать после первого дня в Табире.

— Мы благоволим к тебе, — продолжал чиновник, — и потому с сегодняшнего дня ты переводишься в Интерпретацию.

У Марк-Алема зашумело в ушах. Взгляд непроизвольно устремился к жаровне посреди комнаты, где тлеющие угли, подернутые золой, как ему показалось, мерцали с каким-то циничным выражением, как у человека, который посмеивается про себя, прикрыв глаза. Это была та самая жаровня, на которой сгорело его рекомендательное письмо в тот незабываемый день и которая теперь, похоже, презрительно остывала.

— Ты прав, что не выказываешь никаких признаков радости, — услышал Марк-Алем голос собеседника и в то же мгновение подумал: что же я делаю? Он и в самом деле не испытывал никакой радости, и все же нужно было выразить свою благодарность, тем более что пришел сюда перепуганным донельзя. Он открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь, но голос чиновника перебил его: — То, что ты не радуешься, доказывает, что ты прекрасно понимаешь, с какой серьезной ответственностью связана твоя новая работа. Интерпретация справедливо именуется мозгом Табира, и зарплата там выше, но и работа более сложная. Порой придется работать сверхурочно, а кроме того, и это самое главное, ответственность там намного выше. Однако тебе нужно ценить то добро, которое мы для тебя делаем. Тебе нельзя забывать, что путь к вершинам Табир-Сарая проходит через Интерпретацию.

Тут он впервые в упор посмотрел на Марк-Алема, но не на лицо, а куда-то в середину туловища, туда, где должна была находиться ручка, если бы Марк-Алем был дверью.

Путь к вершинам Табир-Сарая проходит через Интерпретацию, повторял про себя Марк-Алем. Он собирался уже сказать, что, возможно, не способен к такой сложной работе, как разгадывание сновидений, но собеседник, словно прочитав эти мысли, опередил его:

— Интерпретация сновидений в Табир-Сарае — дело сложное. Даже очень сложное. Оно не имеет ничего общего с толкованиями снов, принятыми в народе: змея обозначает что-то плохое, корона что-то хорошее и все в таком роде. И с вульгарными сонниками оно тоже не имеет ничего общего.

Итерпритация Табира находится на ином уровне, гораздо более высоком, чем это все. Она подчиняется другой логике, оперирует другими символами и сочетаниями символов.

Тем более я тогда неспособен к этой работе, хо тел сказать Марк-Алем. Если уж он трепетал даже при мысли о толковании традиционных символов, то о новых символах и говорить не приходится. Он собрался было уже открыть рот, но тот снова его прервал:

— Ты спросишь, как же тебе научиться правильному использованию ключей для расшифровки. Не бойся, сын мой, ты научишься, и даже очень быстро. Подобно тебе, с трепетом, полные сомнения, не веря в свои силы, приступали к работе и те, кто позднее стал гордостью Интерпретации. Двух недель, самое большее, трех тебе будет достаточно, чтобы все освоить. Затем, — он знаком велел ему подойти поближе, и Марк-Алем сделал шаг к столу, — тебе это больше не понадобится. Дальнейшее обучение принесло бы даже вред, поскольку есть опасность превратиться в механического толкователя. Интерпретация — это в первую очередь творческая деятельность. Не стоит злоупотреблять заучиванием штампов и символов. Главное — усвоить некоторые принципы, как в алгебре. Более того, и они не являются чем-то застывшим, иначе вся эта работа не имела бы никакого смысла. Настоящая интерпретация начинается там, где заканчивается рутина. Сочетание символов — вот чему уделяй внимание в первую очередь. И еще один совет напоследок: вся работа Табир-Сарая — это великая тайна, но Интерпретация — это тайное тайных. Не забывай об этом. А теперь иди и приступай к новой работе. Там уже извещены о тебе. Удачи!